Я прокралась на кухню, нашла половину запечённой курицы, кусок
сыра и даже недопитую бутылку вина, сгрудила всё на поднос и, зажав
локтем всё ещё недовольного Гарма, вернулась в комнату. Поставила
поднос прямо на постель, туда же – пёсика, вернулась, плотно
закрыла дверь (задвижки, увы, на моей комнате не было), а затем
запрыгнула на кровать, притянула еду.
– Приятного аппетита, – кивнула сотрапезнику. – Твоё
здоровье!
Глотнула вина, отломила другу половину несколько пересушенной
курицы и положила перед чёрным носиком. Гарм уже успокоился, и
хвостик его чуть подёргивал кончиком в предвкушении.
– За жениха!
– Тяф.
– Надеюсь, он в здравом рассудке и завтра, увидев меня во всей
красе, сам откажется от дурной затеи. Нет, не говори ничего о
приданом. Не такое уж оно и большое, чтобы согласиться жениться на
идиотке. М-м… петушок всё же. Молодой, но привкус… В
сливочно-чесночном соусе был бы лучше, не находишь?
Гарм смачно захрустел косточкой. Минут через пятнадцать…
кажется, я внезапно поняла: надо откровенно поговорить с отцом.
Нет, я, конечно, не рассчитывала на помощь человека, всерьёз
верящего, что каждую ночь в его спальню входят, распевая «Ave
Maria» мыши со свечами в лапках и колпаками между ушей, но, может,
он всё-таки хотя бы объяснит, каким браком мне грозит маменька.
На этот раз я оделась основательнее, даже о чепце на голову не
забыла.
Гости всё ещё праздновали. Звуки музыки стали визгливее и
громче. Смех – тоже. Веселящихся было слышно даже в просторной
спальне отца, закрытой от общества двойными дверями. Папа сидел на
кровати, в ночном колпаке, натянув одеяло по самые глаза, и
испуганно смотрел на меня. У меня сердце сжалось.
– Привет, – мягко сказала я, подошла и переставила горящую свечу
с пола у самой кровати на стол. – Ты как?
У меня была очень красивая мама, златоволосая, черноглазая, но –
увы. Я пошла в отца. И пышной плотью – тоже. И хотя сейчас он был
лыс, но тёмная щетина на лице, уже превращающаяся в бороду,
свидетельствовала: мы родственники.
– Мыши! – простонал папа.
– Ну вот, я здесь. Пока я здесь, мышей нет.
Он хлюпнул носом и немного расслабился. Я села рядом, отодвинув
с простыни бумажные цветочки.
– Пап, это я, Элис.
– Элис, – прошептала папа, из его круглого глаза выкатилась
слезинка и заблестела на дряблой щеке. – Элис, не уходи. Мыши, они
идут. Они скребутся в стенах…