— Пошли, книгочей подозрительный, - хмыкнул старик, - надо
перекурить это дело.
Я поднялся и потянулся следом за ним. Но сперва помог убрать со
стола. Чашки сполоснул под рукомойником и передал деду — он
поставил их на решетчатую сушилку в верхнем шкафчике, крашеном в
светло-голубой, с прямоугольными стеклышками за широкими штапиками.
Сковородку он забрал с собой на улицу.
Уселись прямо на ступеньки крыльца, между резными столбиками,
покрытыми, кажется, лаком. Батя таким пол на веранаде красил, то ли
палубный он, то ли яхтенный — сейчас не вспомню. Но точно запомнил,
что к олифе руки липнут, а после этого лака дерево гладкое, будто
стекло, становится. Эти столбики выглядели янтарными, и утреннее
солнце блестело в них, как в начищенных медных трубах
торжественного оркестра, молчащих перед тем, как над толпами
разнесутся звуки марша.
— Надумал ли? - спросил, не поворачиваясь, лесник, лизнув
лоскуток газеты, выдернув и сложив обратно в кисет лишние нитки
табаку.
— Чего? - спросил я, повернувшись к нему.
— Зачем ты себе сам? - напомнил он вчерашний вопрос.
Да, казалось, в промежутках между гроздьями крупной чёрной
смородины во сне я думал и об этом. И ответ казался мне вполне
правильным. И в контексте происходившего последние дни
нормальным.
— Да. Надумал. Я себе затем, чтобы дальше жить свою жизнь, а не
чужую. И так, как я считаю нужным, а не другие. Раз в этом мире
меня ничего особо не держит — значит, я ничего никому и не должен,
- я смотрел на мои чёрные носки, футболку и трусы, что висели на
шнурке. Ночью их совсем не разглядеть было. А вот дедовы белые
майку и портянки тогда видно было отлично. Хоть и сохли они от
лавки гораздо дальше.
— Тьфу ты, а так начинал хорошо, - сплюнул Алексеич, кажется,
крошки табака.
— А чего не так-то? - насупился я.
— Башка у тебя не так работает. В остальном — уже лучше,
конечно, - непонятно ответил тот.
— Вот смотри: родился ребёночек. Он у кого родился? - в его
глазах был интерес, с которым учитель ждет правильного ответа от
двоечника, такой, с лёгким недоверием.
— У мамы, - ну, биологию-то я учил.
— И-и-и?.., - выжидающе протянул дед.
— И папы, - я совсем растерялся. Причем тут «зачем я себе
сам»?
— Не «и папы»! А у «мамы с папой»! В истории много было случаев,
когда женщины были смелыми и отважными, когда подвиги совершали. Но
это тогда, когда мужиков живых не оставалось больше, или при смерти
лежали, или по порубам у врага сидели. Тогда и шли бабы в бой.
Потом-то всякое случалось, конечно. Хорошего только мало, если
посмотреть, - старик затянулся и замолчал, сбив мизинцем пепел на
камешки, выложенные перед первой ступенькой.