– А мой дед Польшу освобождал, и слыхал я, как он рассказывал, на меня никто не обращал внимание, ибо маленький был, но я хорошо это запомнил. Поляк так застращали, что идет русский медведь на их землю, который будет грабить, насиловать, убивать, что бедные полячки прямо сами в постель тащили солдат, лишь бы ублажить их, лишь бы не грабили, не убивали.
– Кто его знает, как оно там было?
– Но насилия-то не было, как сейчас говорят. Тогда за это строго было. Приказ был Главнокомандующего, расстреливать насильников, и расстреливали. Представь, люди дошли до Берлина, конец войны,а их к стенке свои.
– Да, были времена. Так о чем это я говорил?
– О женщине, которая покупала у тебя черешню.
– Ох, и сволочь же она. Показала мне всё свое богатство, и говорит, что не буду я покупать твои вишни, они у тебя подавленные. Развернулось и пошла. А я смотрю ей вслед, как загипнотизированный, и ничего не могу сказать. А потом чувствую, что что-то неладное творится. Хватился, а пояса с кошельком, который у меня на поясе болтался – нет, сняли его у меня, пока я прелестями её любовался. Сознание вернулось ко мне, и побежал за ней, кричу: "Держите, вора! Держите, вора!"
Женщина идет, ничем не выдает своего волнения. Подбегаю я к ней, хватаю за руку. Где в меня только смелость взялась, говорю.
– Пошли в милицию!
– С какой такой стати я должна идти. Гнилыми вишнями торгуешь, а меня честную женщину в милицию ведешь. – Голос она свой повысила, ибо возле нас собралась толпа зевак.
– Ты у меня кошелек украла!
– Посмотри, в сумку, обыщи меня, – она по-прежнему держится спокойно, что я даже растерялся, понятное дело, не могла она в своей дамской сумочке спрятать мой пояс с кошельком. Тем не менее, я не отступаю от своего, бо больно мне денег жалко, там же была выручка за несколько дней. У меня была такая привычка, все деньги с собой носить, может, какой нужный товар подвернется по сходной цене.
– У тебя сообщники были, которые и своровали мой кошелек, когда ты меня отвлекала.
– И чем же это я тебя отвлекала? – говорит она и с наглой усмешкой смотрит на меня.
– Тем, – запнулся я, неудобно было даже говорить.
– Чем? – прямо она-таки издевается надо мной, так нагло, бесстыдно – есть же такие женщины, у которой ни на грамм совести нет. Не выдержал я и кричу.