— Я бы все отдал, чтобы там побывать — жаль, поздно родился. Тогда еще была настоящая свобода... — Темные глаза парня заволакивает грусть. — Скажи мне, каково это — чувствовать ее?
В нынешнем окружении никто не задает мне вопросов о душе, и я битый час распинаюсь перед ним, что тогда было опасней и веселее, на пределе адреналина, честно и по-настоящему, а люди умели мечтать и с оптимизмом смотрели в будущее... Рассказываю о реальных попадосах и отважных приятелях, злобных скинхедах и дворовой гопоте, о поездках на фесты и ночевках в палатках, о музыке, любви и дружбе, которая не прошла испытания временем.
Он слушает раскрыв рот — словно сам Господь, явившийся на землю, доносит до него прописные истины, а я вдруг ощущаю себя умудренной сединами и слишком старой для всего этого дерьма.
— Ладно. Доедай уже и устраивайся. Если что — зови...
Лицо Тимура расплывается в похабной улыбке, но рана напоминает о себе, и он морщится, а сигнал об окончании стирки дает мне повод ретироваться.
Вытаскиваю вещи из стиральной машины, с особым трепетом прижимая их к груди, спешу на балкон, перекидываю через натянутые под потолком веревки и долго вглядываюсь в спящий город, мерцающий огнями в прямоугольнике распахнутой рамы.
Закуриваю и опускаюсь на древний дежурный стул — место размышлений для одиноких неудачниц.
Школьная золотая медаль в картонной коробочке, ворох похвальных листов и грамот, университетский красный диплом — все, к чему я стремилась, давно покрыто слоем пыли.
Мои менее честолюбивые ровесники обрели семьи и живут другими заботами — возвращаются в уютные дома, улыбаются вторым половинкам, укрывают одеялами, целуют в лоб теплых детей, а я...
А что я? Существую, не поднимая головы, и получаю от реальности мелкие тычки и серьезные удары. И, если бы не странный мальчишка, сидящий на кухне, прямо сейчас могла бы выйти в окно.
Дверь бесшумно открывается, Тимур встает рядом — кошусь на него, и учащается пульс.
— Я вымыл тарелку и убрал в шкаф. Можно составить тебе компанию?
Не дожидаясь одобрения, он без спроса берет из пачки сигарету, чиркает зажигалкой и садится на второй стул, принесенный сюда ради редких визитов Олега.
— Май, почему ты сказала, что отсюда долго лететь? — спрашивает Тимур у темноты, и я таращусь на него, как на привидение, в иррациональной уверенности, что он умеет читать мысли. Его черный профиль на фоне темно-синего неба кажется вырезанным из бархатной бумаги, а близкое присутствие, приправленное ночным майским ветром, пьянит, пугает и выводит из равновесия.