Дома так кстати есть пончики. Шоколад, зеленый чай и теплый плед. Анальгетик и все оттенки до одури знакомой тишины...
Одинокий фонарь в конце сквера рассеивает над миром призрачный свет, но за елями уже сгустился непроглядный мрак, превратив местность в кадр из старого хоррора.
Внезапно от скамейки отделяется тень, кто-то быстро шагает навстречу и преграждает путь.
— Что с тобой, Май? — От испуга и мгновенно накрывшего облегчения подкашиваются коленки, я заваливаюсь назад, но рука со ссадиной хватается за мой рукав и удерживает от падения. Черная толстовка, короткие клетчатые штаны, носки с надписью «бомж стайл» и видавшие виды кеды... Не нужно поднимать взгляд, чтобы понять, кто передо мной, но я настолько себе противна, что рявкаю:
— Убери руки!
Он отдергивает их, помедлив, лезет в карман, достает мятую тысячу и протягивает мне:
— Вот. Вычти из долга.
Выхватываю бумажку, прячу в сумку и, обойдя его, как досадное препятствие, снова направляюсь по своим скорбным делам.
— Сногсшибательно выглядишь, Май... — Он увязывается за мной, синхронно то ускоряя, то замедляя шаг. — Почему плакала? Может, я попробую помочь?..
Поведать восторженному сопляку, что жизнь имеет меня как безропотную дрожащую тварь — так себе вариант, и терпение окончательно лопается:
— Пожалуйста, отстань! — От его участия проступают едкие слезы. — Прошу по-хорошему, Тимур. Это не твое дело!
— А ну-ка, давай присядем. — Он оттесняет меня к пустой скамейке под сенью огромной ели, вынуждает опуститься на нее и садится рядом. — Май. Не рви душу. Если случилось что-то поправимое — успокой.
Я все же смотрю в его глаза — встревоженные и умоляющие, и горячие потоки устремляются по щекам. Моими делами уже лет сто никто не интересовался, и простое проявление заботы провоцирует настоящую истерику — прячу лицо за ладонями и, сгорбившись, реву навзрыд.
Тимур двигается ближе — порами кожи ощущаю тепло, надежность, силу и сбивающий все настройки аромат летнего солнца. Единственный человек, которому не все равно...
— Май. Я могу побыть жилеткой... — тихо шепчет он, и я, зажмурившись, ныряю в омут — подаюсь к нему, крепко цепляюсь за толстовку, зарываюсь носом в ткань у волшебно пахнущей шеи и уплываю от одурманивающей смеси покоя, уюта, радости и ужаса. Покачнувшись, реальность отключается, посторонние звуки смолкают — только его дыхание обжигает ухо и сердце громко стучит в груди. Мне все равно, сколько ему лет, я лишь хочу, чтобы он принадлежал мне, заслонял от ветра, понимал и жалел, и тогда больше не случатся несчастья. Я плачу, как не плакала даже в детстве, всхлипываю и дрожу, доверяю и надеюсь, и почти умираю...