Этот придурок боится меня как огня, но я не стану входить и обламывать мать — получить от нее комментарий по поводу скопившихся долгов все равно не получится, а вот риск нарваться на еще одну не слишком достоверную истерику очень велик.
Молча прохожу к себе, включаю настенный светильник и, обжигаясь и матерясь, принимаюсь за еду.
Меня окружают неразобранные коробки, скопившийся за пару лет неопознанный хлам, учебники, тетради, ворохи бумаг и ковер из фоток, уже покрывшийся слоем пыли.
Мы обрастаем грязью и ничего не пытаемся менять. Мы до сих пор не верим, что все это происходит с нами наяву, и ждем, что прошлое вернется.
Отставляю пустую тарелку, убираю чертовы фотки обратно в альбом, стягиваю худак и, прихватив ноутбук, сажусь на диван. Нужно подготовиться к завтрашнему семинару, но в голову упорно лезут посторонние мысли — дурочка с ее преданным томным взглядом и навязчивым теплом не дает сосредоточиться на материале.
Она уже готова отдаться мне прямо посреди шараги, и спортивный интерес почти угас. Я бы, пожалуй, сказал ей, что знаю о споре и у нее нет шансов, но ею слишком дорожит папочка...
Подтверждая известную поговорку, он тут же звонит.
По обыкновению, я собираюсь сбросить вызов, но вдруг осознаю, что теперь уж точно смогу его достать, и все же подношу телефон к уху:
— Да.
— Ух. Славик, здравствуй. Рад слышать. — Его голос выдает волнение, но это естественно после всего, что он наворотил. — Ну, как ты, сын? Надеялся, что выйдешь на связь, и вот... Спасибо. Мать вообще ничего о тебе не рассказывает — якобы ты запрещаешь. Бред какой-то. Я заходил недавно, но... ты был на занятиях. И... все же, где ты учишься? Может, нужна какая-то помощь?
— В Сорбонне, — отвечаю я, но он не выкупает прикола.
— Слав, послушай. Давай назад. Твоя мать — взрослая баба, она справится. Найдет работу и включит голову. Я обеспечил ее жильем, отвалил сумму, которой при разумных тратах хватило бы на целую жизнь. Я больше ничего ей не должен. Но твой дом — здесь.
— Разве? — Я перевожу дыхание, чтобы не послать его подальше, и ржу: — Поселишь меня в одной комнате с новой «доброй и отзывчивой» дочкой? Не боишься за ее честь?
Мои слова действуют на него как красная тряпка на быка, впрочем, ничего иного я не ожидал.
— Тебе девятнадцатый год. Здоровый парень, а ломаешься как девочка. Стыдно за тебя. Ломайся и дальше, но покажись тут, обозначься — Наташа очень переживает. И вещи твои... тебе пригодятся, так что забери хотя бы их, — рычит он, и я шокирую его сменой тактики.