Внезапно память вернула его на много лет назад… Он увидел себя в кругу своих сверстников, таких же, как и он, мальчишек, детей знати, стоящим посреди огромного, как казалось ему тогда, сада… Чудного сада с растущими в нем персиковыми деревьями… Пока его товарищи, веря в свою безнаказанность, и ничуть не смущаясь, вовсю угощались сочными фруктами, он с удивлением и вдруг возникшим в душе его чувством жалости оглядывался по сторонам… Ему нигде и никогда, даже на Большом городском рынке, в разгар сбора урожая, не приходилось еще видеть столько персиков… Деревья были буквально усеяны ими. И, казалось, не меньше плодов, осыпавшихся с них и разбившихся при падении, лежало возле них на земле. Отягощенные непомерным грузом, ветви деревьев клонились книзу, ложась на каменистую почву; и многие, очень многие из них, не выдержав веса плодов, были расщеплены и сломаны… Много, слишком много было их, тех прекрасных плодов…
Он поднес руку к лицу и коснулся пальцами вдруг отчего-то занывшего шрама на брови. Небольшого, и не очень заметного… Шрам остался от удара плетью, который нанес ему в том же саду, и в тот же час, слишком рьяно выполнявший свои обязанности сторож.
Когда их всех застали врасплох и его товарищей по играм бросились врассыпную, он, сын господина, посчитал зазорным для себя удирать. Удирать от человека, не узнавшего его и направившего на него своего разгоряченного коня…
Помнится, в тот день он дал себе клятву, что больше никто и никогда не коснется его рукой или чем-либо еще, если только он сам того не захочет…
Спустя годы, не совладав однажды с переполнявшим его юношеским честолюбием, он приказал найти и доставить к нему некогда ударившего его человека.
– Узнаешь меня? – тихо спросил он, коснувшись шрама на брови, застывшего перед ним на коленях согбенного старика. – Узнаешь? Ну, не молчи, не забирай мое драгоценное время!
– Да, я узнаю, тебя, о Великий Хан, – ответил тот, склоняя седую голову в ожидании столь неожиданного настигшего его наказания. – Молю тебя о прощении, о, Великий Хан…
– Держи! – услышал тогда старик его голос, звучавший негромко и бесстрастно. – Это тебе! – И, глухо ударившись о покрывавший пол роскошный ковер, к нему покатилась полновесная золотая монета.
– Благодарю тебя! – удивленно воззрился на него приготовившийся к худшему старик, придя в смятение, и в волнении позабыв о титулах. – Да ниспошлет тебе Аллах за милость твою… – Он хотел продолжать но, подчиняясь нетерпеливому жесту руки господина, тут же замолчал. И, не переставая кланяться, попятился к выходу.