Она обмякла. Будто наше общение сулило ей что-то хорошее. Идоитка. Дикарка и идиотка.
— Меня зовут Вельд, — я торжествующе улыбнулся, увидев, как дрогнуло её лицо. — Забавно. Для вашего народа смерть — сон. Но вы боитесь того, кто её несёт. Для моего народа смерть — конец. Но тот, в чьём имени это слово, достоин почтения.
— Интересно, — сказала она тихо, отводя взгляд. Кажется, я задел её за живое. Любопытно.
— Ты знаешь, что тебя ждёт? — спросил я.
Она молчала.
— Что ты знаешь о моём народе, Альдэ?
Она покачала головой:
— Мало.
Проклятье, мне не хотелось говорить. Она была слишком гордой и свободной, чтобы просто принять мои слова. Я опустил руку, касаясь края её доспеха. Приятно. Очень. Хотелось проникнуть глубже, пальцами ощутить её тело без защиты. Не сломить и не взять, как я брал других женщин. Просто узнать её на ощупь, на вид, на вкус.
— Сними доспех, — я старался говорить мягче, но голос звенел напряжением.
Дикарка мешкала.
— Я не люблю оставаться без него.
Она не понимает? Я отступил назад, заглядывая ей в глаза. Мы были почти одного роста. Она чуть сутулилась и всё время смотрела вниз. Хотелось вздёрнуть её голову вверх за подбородок.
— Ты моя пленница, Альдэ. Не заставляй подтверждать это силой.
Дикарка подняла взгляд, и глаза её сверкнули. Впрочем, в них не было злобы. Только неприятие моих слов. Я прищурился.
— Твой народ должен знать, что такое честь.
— Я не сдавалась в плен, — отрезала она.
Мне начинало надоедать. Я сделал шаг назад, осматривая её. Сорвать доспехи можно не пытаться — она будет бороться, пока не развалит весь шатёр. Я сделал пальцами быстрое движение, поставив на внезапность, и её оплёл кокон белоснежной паутины. Дикарка рванулась в сторону, но только сильней запуталась.
— Повторяю, дикарка, ты — моя пленница. Можешь подчиниться добровольно. Или развлечь меня, сопротивляясь. Я пока не рвусь причинять тебе боль.
Альдэ рванулась ещё пару раз и затихла. Подозреваю, в её белобрысой голове зрел какой-то весьма неприятный план.
— Хорошо, — согласилась она, но в голосе её недоставало тяжести, присущей обреченным. Она чувствовала себя хозяйкой положения, и это меня нервировало. — Сними путы.
Я колебался. Соблазн увидеть покорность, пусть и мнимую, победил. Я начинал чувствовать азарт. Давно, сто или двести лет назад, я любил объезжать диких виверн. Теперь ощущения были похожие. Я повернул пальцы в обратную сторону, и паутина разлетелась хлопьями, пачкая стены.