) подошла к зеркалу и стала причесываться. Конечно, начесала себе волосы на лоб так, что они почти закрывали правый глаз»
140. В парикмахерских даже в начале эпохи застоя сооружали, взбивая пряди волос, советский вариант «Бабетты» – «Колос», иногда дополненный одиноким спущенным локоном.
Конечно же, власть, осуждая начес и распущенные волосы, тревожилась не о состоянии «здоровья» женских волос. Больше всего раздражало то обстоятельство, что «колдунья», «бабетта», «конский хвост» были изобретены на Западе. С этих же позиций критиковались и мужские прически. С трофейными, западными кинолентами в СССР пришла мода на удлиненные волосы у мужчин. Первыми на такой эксперимент отважились стиляги. По воспоминаниям поэта Анатолия Наймана, «стрижка в Советском Союзе всегда была мукой, десятилетиями предполагалось фасонов лишь три – бокс, полубокс, полька»141. Вероятно, поэтому появление мужчин, причесанных иначе, вызвало бурю эмоции. Стиляги ввели в обиход «бродвейку». У нее было два вида – длинные зачесанные назад волосы или короткая стрижка, увенчанная одинокой прядью спереди, которую взбивали, превращая в высокий кок. И ту и другую «бродвейку» носили в сочетании с косо подбритыми висками и тоненькими усиками. Обе разновидности «стильной» прически требовали применения бриолина. Он придавал волосам яркий блеск и прилизанность. Все это, как иронизировал в своих воспоминаниях искусствовед Михаил Герман, «наводило на мысль о полном нравственном падении»142. В литературе начала 1950‐х тоже зафиксировано официальное отторжение «бродвеек» и прочих куафюрных изысков. В романе «Времена года» (1954) Вера Панова сочла необходимым выразить отношение своей героини Дорофеи Куприяновой, на рубеже 1940–1950‐х годов крупной чиновницы в провинциальном городе Энске, к длинным прическам: «Волосы чуть не до плеч – мода, что ли, у них не стричься?.. А поповские патлы для чего? <…> Чья мода? Не знаю такой моды. <…> Чтобы отделиться? От кого отделиться?»143
Первоначально были попытки бороться с новой модой кардинальными методами. Конечно, в нормативных актах невозможно обнаружить четких предписаний стричь коротко всех стиляг. Однако такую инициативу проявляли добровольные помощники милиции: бригадмильцы, а затем дружинники. У этих хамских акций на самом деле была, конечно, неизвестная ретивым комсомольским деятелям символическая основа. Известно, что в христианской традиции добровольное обрезание волос рассматривается как символ жертвы, а насильственное – как жесткий дисциплинирующий акт, подразумевающий отказ от прошлых бытовых практик.