Почему он не позвал домой школьного учителя, который всегда его ободрял? Почему не обратился к директору школы, который не раз хвалил Ральфа за ум, прилежание и сообразительность? Почему не привел какого-нибудь другого взрослого, который бы за него заступился? Хотя бы выступил судьей в споре и заставил отца следовать правилам?
Да потому, что он стыдился глупости своего отца, стыдился самого предмета спора. Потому, что в семейных ссорах никто не обращается за подмогой во внешний мир; эти споры и ссоры – дело частное, интимное, постороннему в них не разобраться. И потому, что разумные решения всегда приходят в голову слишком поздно.
– Ральф, – сказал отец, – выслушай меня внимательно. Ты еще мальчишка. О, я знаю, что тебе неприятно это слышать. Ты мнишь себя взрослым и умным. Но однажды ты поблагодаришь меня за науку, Ральфи, уж поверь.
Ральф ощущал себя угодившим в ловушку вековечного спора. Есть слова и доводы, которые сыновья обращают к отцам; есть слова и доводы, которые отцы обращают к сыновьям. Понимание этого ничуть не помогало, как и осознание того, что отец ведет себя так, словно старается притвориться викторианским патриархом рода. Семья Ральфа всегда была ужасно, ущербно старомодной, но до сих пор он и не подозревал, до какой степени она погрязла в прошлом. Но с какой стати он должен стать таким же, пускай все друзья его родителей ничуть не отличаются от них, и пускай он с малолетства был при них? Они ходят в церковь, не слишком любят читать, боятся путешествовать; это люди, из принципа приверженные своим мелким воззрениям и остающиеся дома. В первый раз в своей жизни Ральф увидел своих родителей и их окружение такими, какими, вероятно, видел этих людей мир вокруг, а именно – восточноанглийскими окаменелостями.
– Денег от меня ты, Ральфи, не получишь, – вещал отец. – И потому вряд ли сможешь обеспечивать себя, если все-таки укатишь в свой университет. Но попытайся, мешать не стану.
– Джеймс мне поможет, – дерзко ответил Ральф, сам себе не веря.
– У твоего дядюшки Джеймса нет за душой ни гроша. И ты глубоко заблуждаешься, коли думаешь, что он отважится пойти против собственного брата.
– Разумеется, я знала, что так и будет, – сказала Эмма. – Когда все прекраснодушные теории и благочестивые предлоги отброшены, все сводится к тому, в чьей руке кошелек. Это всегда последний довод.