И вот это случилось.
В тот день, в конце ноября, Ольга, раздобыв немного муки и картошки, вернулась домой. Когда стоявший у окна Сергей повернулся к ней, Ольга уже обо всем догадалась; в его глазах застыла решимость и глубокая печаль.
«Вот оно, — обмерла Ольга. — Сейчас он скажет».
Спокойным, негромким голосом Сергей сообщил, что он примкнул к Белому движению и вступил в Белую Добровольческую армию.
— Сережа, ведь ты не военный, ты фотограф! Ну какая армия?! Ты можешь и должен заниматься наукой, изобретать оптику, объективы, что там еще, — от отчаяния она запнулась и бессильно выдохнула: — Я не знаю!
Сергей улыбнулся:
— Я мужчина, Леля, и я все решил.
Ольга взмолилась:
— Брось все, умоляю тебя! Мы уедем из России, убежим за границу, продадим эту картину, у нас будут деньги, я все устрою!
Сергей молча обнял ее.
Ольга замолчала: вот это все, о чем она сейчас говорила, все, что она для них намечтала — спасение, счастливая жизнь, — невозможно. И никакая сила их любви не заставит Сергея переменить решение. Да и нет у нее права его уговаривать, испытывать его любовь; ведь она и любит его таким — рыцарем чести, который не может поступить иначе.
— Я должен уйти, Леля.
— Когда? — вздохнула Ольга.
— Завтра утром.
Ольга ахнула — завтра, уже завтра, так быстро.
Сергей протянул ей мешок, в котором хранил свои драгоценные — осколки прошлой жизни — вещи: серебряное зеркало и зарисованную картину. Сбереги, Леля!
— Я сохраню! — твердо сказала Ольга.
Сергей вложил ей в руку свой деревянный нательный крест:
— Пусть он тоже будет у тебя. Вернусь — отдашь.
Тогда Ольга сняла свой маленький золотой крестик и надела его Сергею на шею.
— Нельзя, чтобы человек жил без креста, Сережа, носи мой.
Ей хотелось собрать его в дорогу, да сборы оказались недолги.
— Что там собирать? — улыбнулся Сергей. — Твои фотокарточки я уже сложил!
Ольга проверила его одежду; заметив, что одна из пуговиц на шинели Сергея едва держится, она взяла иголку, нитки и, смахивая слезы, стала пришивать эту пуговицу. В какой-то миг она не выдержала — зарылась лицом в его шинель; уколотый иглой палец, хлынувшие градом слезы, невзрачная дешевая пуговица, которая для нее дороже всех богатств мира. Тише, тише, нельзя, чтобы Сергей видел ее слабость — ему и так нелегко. Она накрепко пришила пуговицу: вот, Сереженька, так лучше.