- Чего пристала, - буркнула Тося, взглянув из под лобья на улыбающуюся полноватую женщину лет сорока в валенках, шапчонке на химической завивке и в яркой оранжевой жилетке поверх толстой куртки.
Ее насмешливый вгляд и высокий рост гром-бабы, как величали свою дворничиху местные старушки, побаивались даже подростки, окупирующие скамейки во дворе, когда на город опускалась темнота ночи. Хриплым громким окриком она пугала не только детей, но некоторых пьяниц, любивших посидеть на детских площадках и разводивших грязь и сор под ногами. Тогда они, матерясь, уходили прочь, пряча за пазухой бутылки и пакеты с остатками закусок. Попадаться под тяжелую руку этой женщины побаивались, так как они могли не только огрести со всей бешеной силой разгневанной бабы, но и лишиться самого главного – бутылки спиртного, к которой у нее были свои счеты: она не пила и никому не советовала. Но увидев на своем участке таких выпивох, гнала, не стесняясь в выражениях.
С Тосей у нее сложились весьма странные отношения - они не терпели друг друга: Тося не понимала ее грубость, Мотя ее интеллигентность. Иногда они сталкивались на площадке и всегда едва здоровались, то есть Мотя подсмеивалась над девушкой, а та молча краснела и стремилась ее не замечать.
Вот и сейчас дворничиха смотрела с ехидцей на пунцовую Тосю, которая тоже ждала лифт, а тот не очень хотел спускаться так быстро, как ей бы хотелось. И когда уже было совсем решила сбежать по пожарной боковой лестнице, лифт остановился и тугие дверцы едва открылись. Первой в него вскочила девушка и тут же уткнулась в грудь высокого мужчины с девятого этажа. Это был сосед по имени Гоша или Георгий. Гошей его звали мать и бабушка, а Георгием Иванычем все остальные соседи, показывая при этом свое уважительное, почти благоговейное отношение к этому тридцатипятилетнему мужчине. Он был омоновцем, то есть служил в полиции и всем своим видом и внутренним содержанием создавал ореол сильного и могучего воина, защитника, как говорили улыбающиеся при нем старушенции-лавочницы, не любившие никого из своих соседей, и особенно молодых женского пола. Видимо, зависть или воспоминание прошлого, не давали им спокойно наблюдать за молодостью. Вот они и шипели вслед каждой, хоть на десяток лет их моложе. Особенно, почему-то, доставалось Тосе. Уж за что, ни она, ни они сами объяснить не могли. То ли за длинные ноги, то ли за зеленые глаза, то ли за белозубую улыбку. Скорее за ее красоту и воспитанность. Они отвечали на ее приветствие через губу и тут же навешивали на молодую всяких сплетен полную связку. Она же только смеялась и не принимала их всерьез, хотя было неприятно и мерзопакостно слышать такое за спиной. Но она списывала всё на их старость и беспомощность.