— Неправильно! — ругается она. — У меня будут кривые ножки, и меня никто не возьмет замуж!
Приходится снимать сандалии и надевать наоборот. Гляжу на ее вымазанное личико и растрепанные волосики, но понимаю, что приводить это чучело в порядок некогда. Либо она будет страшненькой и богатой, либо красивенькой, но нищей.
Сунув ноги в туфли, одной рукой хватаю ключи, другой Бусинку, кейс в зубы и выскакиваю из квартиры, тут же столкнувшись с соседкой.
— Полегче, Царев! — приветствует она меня грозным взглядом серо-буро-малиновых глаз.
Всегда пытался понять, какого они цвета. То голубые, то серые. А когда злится, кровью наливаются.
Опять пахнет цветами. Нежными, свежими. Этот аромат совсем не вяжется с ее характером. Она как роза. Захочешь сорвать — руки в кровь шипами раздерешь. Полтора года живем по соседству, а я так и не разгадал ее.
— О, Лижа, как ты фофремя! — бормочу я с кейсом в зубах. Поворачиваю ключ, убираю связку в карман и вручаю ей Бусинку. — Посиди с ней, а, — прошу, освободив рот. — Полчаса.
— Ты в своем уме, Царев? — возмущается, отказываясь от Бусинки. — Я еду по магазинам!
Гляжу на ее сарафан. Легкий, летний. Плечи голые, колени видно. Сладкая она, черт возьми! Невысокая, стройная. Глазища огромные, губы пухлые, волосы длинные, светлые, в общем, роскошные. А еще к счастью или сожалению, только с ней Бусинка находит общий язык. Увы, предложить Лизе поработать няней — преступление. Она для этого слишком крута. Дочь какого-то профессора. Ездит на собственной тачке и может позволить себе отдых на море. Я, конечно, далеко не бедствую. Рубен не взял бы в партнеры нищеброда. Но с Бусинкой особо на личную жизнь и личное пространство рассчитывать не приходится. Вот уже четыре года. От нас даже домработницы сбегают, сверкая пятками. Советуют мне всерьез задуматься о детдоме, «раз с абортом затянули».
— Потом сходишь! — Возвращаю ей Бусинку.
— Когда потом? У меня вечером свидание! Я должна купить платье!
Двери лифта разъезжаются. Я первым успеваю юркнуть в кабину.
— Полчаса! — уверяю Лизу, нажимая кнопку.
Она стискивает зубки, прижимая к себе мое взъерошенное, чумазое горе.
— Имей в виду, Царев, — предупреждает меня на прощание, — опоздаешь — я тебя в порошок сотру. И не посмотрю, что ты миллионер!
— Договорились, — подмигиваю ей с улыбкой и облегченно выдыхаю, когда двери лифта закрываются.