Дома сидело в сборке все семейство. Отец налаживал в действие радио, которое он получил в премию месяц приблизительно тому назад. На самом деле он взял одноламповый радиоприемник на выплату через завком, а дома – ради жены – сказал, что радио дали ему в премию; хотя старик был сторожем на заводе, но он тоже хотел почета в семействе и мечтал о всенародной знатности. Однако его старуха скоро узнала всю правду, за какую честь получено радио, – разве что скроешь от старой, опытной жены.
Иван Алексеевич положил зайчонка под печку и взял на руки свою десятимесячную девочку – дочку; она уже могла становиться на ножки и училась самостоятельно передвигаться, лет через пятнадцать она сама будет невестой и тоже детей примется рожать, а пока пусть сейчас растет и отдыхает на родительских руках.
– Что ж одного зайца-то принес? – сказала молодая жена Ивана Алексеевича. – У тебя семейство есть: надо думать ходить. Там теперь белочки есть, рябчики, тетерева живут, а ты зайчонка на игрушки принес. Пистоны только тратишь, лучше б обновку в дом купил…
Иван Алексеевич приуныл в этих домашних условиях. Он воображал себе дальние курьерские поезда, свет электричества за шторами вагонных окон, радостную музыку, играющую внутри поезда, которую он слышал иногда, нажимая на противовес стрелки. Там была наука, слава, высшее образование, метрополитен, а здесь лес, животные, семейство, обычная вещь, но нужно пока терпеть и не ссориться.
– Бабы спокон века зажиточность любят, – сказал отец Ивана Алексеевича, – чтобы всего было много: и белок, и рябчиков, и материя в сундуке – по-теперешнему они социалистки…
И старик сразу пустил радио, чтобы слышать весь прочий посторонний мир, где происходит всемирная история, где звучат голоса великих людей, которые трясут всею судьбой. Вначале старый человек несколько не доверял радиоаппарату: едва ли он научный, – разве можно за тысячу верст передавать пустяк в виде звука, наука не может заниматься такой шуткой, наука – дело важное, а радио это случайность, и, кроме того, радио не могло писать, оно не оставляло документов, поэтому не было достоверности, что картонная трубка говорит правильно. Однако, не так давно отец Ивана Алексеевича лично съездил в Петрозаводск и там подал прошение, чтобы его допустили сказать по радио несколько звуков; его действительно допустили, а он заранее велел своей старухе неотлучно слушать его каждый вечер, когда говорят всякие сведения и новости. Старик сказал старухе из Петрозаводска: «Это я, Алексей Кириллович Федоров, житель деревни Лобская Гора, старик-человек, чтоб ты не думала, что это не я, это я, радио это правда, сейчас я тебе покашляю – ты сразу меня узнаешь (здесь Алексей Кириллович действительно покашлял раза три), – слышишь? Помнишь, когда я на тебе женился, ты вдовой тогда была, а я батраком у финна-кулака, теперь он классовый враг, ну кто же тебе это говорит, как не я, – стало быть я». Но в Лобской Горе Алексея Кирилловича услыхать в тот день не могли: радио испортилось, в нем что-то засохло или лопнуло. Старуха его, правда, сидела у рупора без отлучки и ей даже иногда казались какие-то звуки из трубы, а это был обман. Вернувшись из своего проверочного путешествия, Алексей Кириллович не стал раздражаться, что его не слыхала его контрольная старуха: «Все равно я теперь верю, – сказал дома старик, – а кто не верит – того прочь, тот классовый враг». «Да, уж видно так, – согласилась старуха. – Потри мне завтра спину в баньке, что я слушала-слушала тебя, оглохла вся».