Он ее видит? Но ведь щель такая узкая, что даже палец в нее не просунешь! Или чувствует, что за ним наблюдают?
– Планы меняются, – заговорил Стикс, обращаясь к ней. – Мне нужно отлучиться, так что у тебя есть время до вечера.
И, точно почувствовав, как забилось ее сердце, добавил:
– Только не делай глупостей.
Айна опустила глаза.
Стикс не стал пояснять, какие именно глупости имеет в виду, но она и так поняла.
Не вздумай сбежать. Не вздумай меня обмануть. Потому что это в принципе невозможно. Я пойду по твоим следам, найду, где бы ты ни была. Найду и верну.
И все же эта отсрочка обрадовала ее. Даже дышать стало легче.
– Ты все поняла?
Голос элохима заставил поднять голову.
Айна кивнула, глядя на двери. И снова ее охватило подозрение, что он видит ее. А еще, что недоволен этим звонком и вынужденной отлучкой.
– Я буду к восьми.
Не прощаясь, он вышел.
Айна осталась сидеть. Она слышала, как за окном тихо заурчал двигатель его автомобиля, как эрн Гравель и еще кто-то из соседей выражали свое почтение. А потом все стихло.
Но она продолжала сидеть, не в силах пошевелиться.
Всего минуту назад ей казалось, что она в западне, из которой нет выхода, а тут судьба дала вдруг отсрочку. Айна не могла решить, как к этому относиться. Разум настаивал, что элохим прав, бежать некуда, надо покориться и пережить эти полгода, по возможности стараясь принести Конфронту как можно больше пользы. Но сердце молило бежать прочь. Бежать как можно дальше. Бежать и не оглядываться. Потому что Стикс Хассель это самое страшное, что могло с ней случиться.
Еще вчера она думала, что после смерти родных уже ничего не боится. А сегодня, поняв, с кем столкнулась, обнаружила, что страх может быть вот таким: с красивым лицом, с приятным запахом и вымораживающим, нечеловеческим взглядом.
***
Неизвестно, сколько она продолжала бы так сидеть в полном оцепенении, если бы из прихожей не донесся стук и чьи-то шаги, а потом взволнованный голос Фила не прокричал:
– Айна? Ты здесь?
Она встрепенулась:
– Да, заходи!
Но он уже сам влетел в двери спальни: как всегда небритый, в съехавшей набок шапке и расстегнутой куртке. Его скуластое лицо раскраснелось то ли от мороза, то ли от волнения, светлые волосы топорщились ежиком, а в глубоко посаженных серых глазах застыла тревога.
Увидев Айну, он выдохнул облегченно: