Великое событие торжественно отпраздновали балами, маскарадами, фейерверками, иллюминациями, операми и комедиями в течение по крайней мере восьми дней. А потом императрица, великий князь и великая княгиня (теперь Фике звалась великой княгиней и ее императорским высочеством!) отправились в Киев – в Печерскую лавру – каждый со своей свитой (да-да, у Золушки теперь была своя свита!). И ее уже никто не называл смешным детским именем Фике. Отныне она звалась Екатериной Алексеевной.
И Золушка с полным на то правом окунулась в вихрь придворных удовольствий.
Раньше, в детстве, уроки танцев казались Фике довольно бессмысленным занятием. Теперь Екатерина – отныне она откликалась только на это имя! – стала без ума от танцев! С семи и до девяти утра она брала уроки у знаменитого учителя Ландэ, потом занималась с ним от четырех до семи вечера, ну а затем одевалась к маскараду – и снова танцевала чуть не до утра.
До таких забав была большая охотница и сама императрица. Елизавета Петровна постановила, чтобы на маскарадах, где присутствовали только лица, особо приглашенные ею, все мужчины одевались женщинами, а все женщины – мужчинами. Зрелище по большей части было довольно убогое, хорошо в мужском платье выглядела только сама императрица. Она была высокого роста и, хоть полновата, но чудесно сложена. Ноги у Елизаветы Петровны были очень красивые, и обтягивающие чулки лишь подчеркивали их совершенство. Как-то раз Екатерина не удержалась и сказала императрице: счастье-де, что она не мужчина, иначе вскружила бы головы очень многим женщинам и разбила бы несчетное количество сердец. Кстати сказать, и в женском платье императрица была очаровательна, а танцевала равно восхитительно – что в том, что в другом наряде. Однако лишь на нее, переодетую, и можно было смотреть с удовольствием. Мужчины страшно злились, путаясь в юбках и волоча за собой тяжеленные фижмы, а женщины рисковали быть постоянно опрокинутыми этими чудовищными колоссами, которые беспрестанно всех задевали. Однажды камер-юнкер Сиверс повалил на пол своими фижмами и графиню Гендрикову, и Екатерину. Они даже встать сами не смогли от смеха, пришлось их поднимать!
Екатерина тогда хохотала как сумасшедшая. Поначалу все это было необычайно интересно. Ведь ей было только пятнадцать лет, этой умненькой девочке! И она словно заново открывала для себя мир беззаботной юности, неумеренного веселья – и большого богатства.