– Дура! – однажды сорвалась Саша, не выдержав. Нервы ее были на пределе. Она смотрела на себя в зеркало и приходила в ужас, замечая, что похудела и побледнела за последнее время.
– Если так пойдет и дальше, – бормотала девушка, щупая свое лицо и фигуру, – то можно сразу в петлю. Или в омут. Или… – и принималась рыдать от злости, от бессилия и от безумной жалости к себе.
Время таяло неумолимо. Во всяком случае, так казалось Саше, которая была напугана предстоящей свадьбой сестры куда больше, нежели сама Надя. Та уже готова была, чуть ли не расцеловать своего жениха на глазах у Саши, лишь бы она перестала так убиваться.
– Вот увидишь, я буду счастлива, – упорно твердила Надя, ничуть не сомневаясь, что печаль сестры, вызвана именно тревогой за нее. – Я так тебя люблю! И я так рада, что ты тоже меня любишь! Моя миленькая! – Надя лезла к ней с объятиями и поцелуями, на что Саша отвечала кислой улыбкой, в глубине души презирая сестру, да и всю семью еще сильнее.
Ей даже не хотелось возвращаться домой. Теперь, несмотря на холод, Саша каждый день после работы шла окольным путем, как подлиннее, чтобы хоть как-то развеяться и привести мысли в порядок. Но ей это не удавалось. Отчаяние слишком сильно завладело ее душой и вся дальнейшая жизнь представлялась болотной трясиной. Ведь та жизнь, которая у нее будет в дальнейшем, ничем не лучше той, что живет публичная женщина – отличие, казалось бы, во всем, полная противоположность, два разных берега, но только не реки и не моря, а всего лишь болота. Так, какая разница, один берег или другой, раз болото все равно одно? Ни у куртизанки, ни у Саши нет никакого будущего, а настоящее ужасно у обеих.
Несчастная шла по улице, загребая ботинками воду из луж, не замечая, что ноги совсем промокли, как вдруг чья-то ледяная рука цепко схватила ее за запястье и сильно дернула в сторону. Девушка вскрикнула от ужаса и отвращения, увидев перед собой жуткую пьяную рожу с красным носом и вшивой всклокоченной бородой. Мужик хохотал, и зловоние из его рта заставило Сашу сильно поморщиться. Она рванулась, но он слишком крепко ее держал, тогда ей пришлось вонзить ему в руку острые ноготки, отчего пьяница осклабился и прохрипел:
– Ух, ты кошечка! – и загоготал на всю улицу.
– Пусти, собака! – Саша принялась отбиваться и руками и ногами, царапаться, громко кричать. Наконец, ей удалось вырваться, и она побежала прочь со всех ног, не разбирая дороги, сгорая от страха и от злости одновременно.