Она ничего не отвечает. Поджимает губы, отворачивается к окну. Они с Гортензией уже покрасовались в своих нарядах. Меня, как всегда, оставили на десерт. Но я этому только рада.
— Я умру из-за этого ребенка... — доносится с кресла. — Сойду с ума и умру. А это все твои волосы, Вивьен. Их бесстыдный цвет. Отца твоего наследство. Говорила я ему — надо с тобой построже. Да что ему... — машет рукой.
— Я честно пыталась, — задираю подбородок. — И слушалась вас безоговорочно. Толку с этого, как видите, мало. Едва не умерла. Теперь будет по моему!
Маман даже привстает, чтобы что-то ответить. Выпрямляется в кресле. Но внезапно поворачивается Селеста.
— Мадам Жельбен, — робко кусает губы. — Я тоже хочу платье такого же фасона.
Я в шоке замираю. Маман ошарашено открывает и закрывает рот.
И только капризный голос Гортензии звучит в тишине.
― И я, я тоже хочу! — будто не замечает, в каком мы все ступоре. В своей привычной манере требует то, что есть у сестры.
— Отлично, — журчит мамам Жельбен. Ее расчет удался. Но я недовольно хмурюсь. Все же план был в том, что я единственная надену на праздник в Торнтонхолле платья в стиле ампир.
Но модистка не подводит.
― Через две недели мне подвезут новые ткани. Сможем приступить к делу. Как раз к осеннему балу в королевской резиденции успеем.
Селеста довольно улыбается. Ее более чем устраивает подобный расклад. Обладая невероятным нюхом на новые тенденции и веяния в моде, все же решает проверить, как на меня среагирует общество.
— Селеста! ― наконец, и маман возвращает себе дар речи. — Что ты надумала? Вивьен терять нечего. Но ты... ты моя жемчужина, жемчужина этого сезона. Зачем тебе такой постыдный наряд?
— Матушка, поверьте. Мне кажется, что это будет иметь невероятный успех, — медленно подходит, приседает у кресла и заглядывает в лицо. — Я вам обещаю. А для Вивьен они действительно больше к лицу.
— Я не позволю позорить нашу семью! — губы леди Роуз гневно дрожат.
— Разрешаете или нет, — вступаю и я в разговор. ― А других платьев нет!
— Но сквозь него... сквозь него видны ноги!
Натягиваю ткань и придирчиво рассматриваю себя в зеркале. Ноги не видно. Да и как, если под тонкой юбкой еще два накрахмаленных подюбника.
— Не видно ноги, — качаю головой.
― Видно! — рычит от злости. — Я ясно вижу очертания бедер. Срамные очертания!