— Почему здесь не попробуете?
— Так упражнений не знаю, — ожидаемо ответила графиня.
Яна предложила:
— Хотите, покажу?
— Изволь, — заинтересовалась Домна Евстигнеевна. — Весьма интересно будет попробовать. Как думаешь, получится у меня? Фигура моя, как видишь, не как у циркачки.
— Это не имеет значения, — успокоила ее Яна. Она вдруг почувствовала себя вдохновленной и нужной. — Мы подберем подходящую программу. Чтобы было комфортно и в то же время результативно.
— А мне с вами можно? — попросилась Матреша.
Яна взглянула на Домну Евстигнеевну. Та кивнула:
— Можно.
— А мне? — воскликнула Фима. — Я тоже хочу.
По правилам клуба, в котором работала Яна, дети не допускались на взрослые занятия, только на специальные детские или немногочисленные семейные. Ну что ж. И такую программу получится подобрать, если постараться.
— А ей можно? — строго уточнила у Яны графиня.
— Можно.
— Вот и договорились. — Домна Евстигнеевна ступила с лестницы в траву. Улыбнулась. — Хорошо, что ты к нам пришла.
— Это я ее привела, — ревниво напомнила Фима. — Я!
— Ты-ты, — не стала спорить тетушка. — Ты у меня молодец.
Интересно, это болото делало Домну Евстигнеевну такой титанически спокойной, или какое-то особое волшебство? Кажется, эту женщину было невозможно удивить или напугать. Она впитала в себя безмятежность вечного местного покоя, и, кажется, сама отчасти стала топью…
Туман отступил, открыв виду жидкую березовую поросль за аркой. Сквозь нее просвечивало болото, исчерченное темными линиями искусственных проток. Полосато-бурой полосой тянулась гать. Далеко у горизонта темнело какое-то сооружение. Кто-то пел вдали. А может, это просто запутался в прореженных осенью кронах ветер. Топи не было видно ни конца, ни края. Вид ее, свободный и минималистичный, создавал ощущение пустоты. Абсолютной. Живой и безжизненной одновременно.
И тревожащей.
И уютной.
Противоречивой.
Яну терзало любопытство.
— А вы одни из людей тут живете? — поинтересовалась она наконец.
— Да, — подтвердила Домна Евстигнеевна. — Одни. Из людей.
Отчего-то ожидаемо.
Яна вгляделась в штриховку березняка. В монетное золото круглых с заострением листков. Показалось, что за ними, в серебристой дымке движутся туда-сюда расплывчатые силуэты.
И песня.
Теперь она слышалась вполне четко. Слов не было, только мелодия, протяжная, неземная…