27
Вполне естественно, что тот повседневно им наблюдаемый дикий кавардак поначалу действует на него крайне угнетающе, ну а затем и впрямь беззастенчиво разлагающе!
Кавардака никакого не было, все о нем праздные разговоры – сущие происки ярых врагов развитого социализма?!
Да нет уж, именно ему и было суждено всецело стать самой неотъемлемой частью всего-то как есть большевистского краснознаменного бытия, и был он, кстати, именно таков, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
Вот он, тому до чего и впрямь яркий пример из рассказа Владимира Тендрякова «Донна Анна».
«Это было началом нашего отступления. До Волги, до Сталинграда…
Я видел переправу через Дон: горящие под берегом автомашины, занесенные приклады, оскаленные небритые физиономии, ожесточенный мат, выстрелы, падающие в мутную воду трупы и раненые, лежащие на носилках, забытые всеми, никого не зовущие, не стонущие, обреченно молчаливые. Раненые люди молчали, а раненые лошади кричали жуткими, истеричными, почти женскими голосами.
Я видел на той стороне Дона полковников без полков в замызганных солдатских гимнастерках, в рваных ботинках с обмотками, видел майоров и капитанов в одних кальсонах. Возле нас какое-то время толкался молодец и вовсе в чем мать родила. Из жалости ему дали старую плащ-палатку. Он хватал за рукав наше начальство, со слезами уверял, что является личным адъютантом генерала Косматенко, умолял связаться со штабом армии. Никто из наших не имел представления ни о генерале Косматенко, ни о том, где сейчас штаб армии».
28
Да уж, поистине достойные были некогда генералы в той сколь нарочито старательно очищенной от всякой скверны самостоятельных дум и личной ответственности Краснознаменной армии!
Мало-то в ней тогда оставалось тех кадров, которые при любых обстоятельствах были сколь неизменно приучены думать именно родной своей светлой головой, да и при случае ей же были за все готовы разом пред воинским трибуналом ответить.
Все в той доблестной армии отныне теперь полагалось делать исключительно массово и лавинообразно аврально, да еще и между тем явно возлагая надежды на один лишь безумно и беспрестанно яростный общечеловеческий фактор…
Причем любая здравая инициатива была нынче более чем принципиально наказуема, да даже и в случае более чем наглядного, видимого успеха…