1 января, после обеда,
когда солнце светило особенно ярко, отец отослал всех из своей
опочивальни, не хотел чтобы жена с малолетней дочерью видели его
смерть. Только попросил в последний раз посмотреть на грудную
Елизавету.
Царь не спрашивал где
его соратники и друзья, будто весь интерес просто исчез. Он хотел
одного - уединения с семьей, которого не мог добиться во время
нормальной жизни, постоянно носясь по просторам огромной страны.
Уходя из опочивальни отца, я услышал тихий шепот государя, молящего
меня о прощении, о том, что он не уделял мне даже капли своего
времени. Он просил не забывать свою кровь, кровь, текущую в жилах
дочерей Петра, дочерей брата отца, всех тех в ком есть хоть капля
крови Романовых. Я почувствовал, как одинокая слезинка собирается в
уголках глаз, готовая сорваться она так и осталась на своем месте,
реальность заставляла быть жестким, давить жалость и милосердие,
выкорчевывать любым методом, даже самым радикальным.
В два часа по полудни
царя не стало, не было ни горячечного бреда, ни какого-либо
осложнения, вообще он шел на поправку, даже лицо несколько
порозовело, однако факт остается фактом - государь Московский и
Всея Руси скончался...
Три дня длилась служба в
Успенском соборе и ближайших церквах, священники стояли с иконами в
руках, молились за упокой души Петра Великого. Перед иконостасами
замерли сотни свечей, не было ни минуты. Чтобы не был слышен звон
колоколов. Да, Петр Алексеевич Романов как никто другой заслужил
это прозвище, все-таки сделал он не мало, и сколько бы еще сделал,
если бы не эта напасть!
Но что бы не случилось,
жизнь продолжается! Похороны прошли, разбираться с делами я в
первые дни не хотел, забот хватало и без этого, по моему желанию
коронацию произвели как можно раньше, без много месячных
приготовлений, там же в Успенском соборе. Тяжесть шапки Мономаха,
ее незримое давление, словно на тебя взирают десятки глаз предков,
ощущалась особо отчетливо, будто все они за спиной стоят, с
молчаливым вопросом в глазах: "А справишься ли?"
Но вот, наконец, все
мероприятия прошли, в глазах народа, бога и самого себя я стал
полноправным государем Руси-матушки. Памятуя о клятве, сразу же
определил денежное довольствие чете государевой, оставив их в
Преображенском дворце, куда мне честно признаться возвращаться было
неохота, да и неуютно там, что скрывать.