. Возможно, такое общество было более восприимчивым к появлению новых теорий и толстовская идея непротивления, его «новая мораль» если не были приняты полностью, то, по крайней мере, нашли в нем определенный отклик. Далее Розанов пишет: «Бывали случаи в России, что темный человек зарежет на дороге путника; обшаривая его карманы, найдет в них колбасу, тогда он ни за что не откусит от нее куска, если даже очень голоден, если убийство случилось в постный день, когда церковью запрещено употребление мяса. Это ужасный случай, но он действителен» (19, с. 359).
Но самую главную «великую задачу» русского духовенства и Церкви – «выработку святого человека, самого типа святости» – по мнению Розанова, Толстой «просмотрел». Образ русского святого, «божьего человека», ушедшего в тишину пещеры или шалаша, терпящего голод, холод, нужду, затем духовно очищенного и возвратившегося с Богом в душе, особенно близок и мил Розанову. Именно в воспитании стремления к святости у русского человека видит он основную функцию русского православия. Этот святой дан русской Церковью, церковным духом, церковными молитвами о доброте, кротости, примирении всех людей, прощении обид, неосуждении ближнего и т. д. Словом, он явился воплощением всего лучшего, что несло в себе русское православие. Вернувшись из уединения, русский святой или странствует, или поселяется вблизи монастыря, но, как пишет сам автор, никогда в самом монастыре.
Что касается Толстого, то как раз, критикуя официальное духовенство, он не только не «просмотрел» русских святых, но проникся глубоким уважением и симпатией к таким «божьим людям», странникам и богомолам, о чем свидетельствует личная переписка и дневниковые записи писателя.
Однако, несмотря на попытку объективного анализа взглядов писателя, Розанов тем не менее вносит большую долю субъективности. Он высоко оценивал духовную основу Церкви и, увлекшись определением своего отношения к внутреннему и внешнему ее проявлению, «просмотрел» главное в неприятии Толстым этого института. Отношение Толстого к Церкви выразилось не только и не столько в критике пышных церковных служб и властолюбия духовенства, сколько в осуждении страшных противоречий между нравственными проповедями и фактическим проявлением нравственности ревнителями православной веры, их фарисейством.