Сзади сдавленно охнула женщина.
Я
оглянулся: охнула та самая женщина, что две минуты назад качала
права, чтобы я таскал ей мешки с картошкой. Сейчас она стояла,
выпучив глаза и зажав ладонями рот.
–
К Пантелеймоновым? – переспросил я незнакомца, затем вопросительно
посмотрел на Кольку.
–
Я – Пантелеймонов! – сказал Колька и показал мне язык.
–
Проходите, – я посторонился, пропуская Орфея Жасминова в
квартиру.
–
Благодарю, – вежливо кивнул тот и вошел.
–
Да как же так?! – пискнула женщина и бросилась в одну из
комнат.
Орфей Жасминов стоял в коридоре и смущённо
топтался, не зная, куда идти дальше:
–
Я к Пантелеймоновым, уплотняться, – повторил он и с надеждой
посмотрел на меня.
А
я посмотрел сперва на него, потом – на Кольку.
Колька мой взгляд проигнорировал. Он был
занят тем, что изображал мушкетёра, пытаясь фехтовать старой
шваброй. Фехтовать получалось плохо, но Колька не унывал и попыток
поразить упавший торшер черенком от швабры не бросал.
А
ситуацию нужно было как-то решать, поэтому я сказал:
–
Колька! Где твои родители?
–
На работе! – ответил гордо Колька и важно добавил, – вечером
придут. Я дома сам. На хозяйстве.
–
В таком случае, товарищ Жасминов, – обратился к новому жильцу я, –
всё, что я могу вам предложить – это подождать хозяев на кухне.
Сами понимаете, без них проникнуть в чужое жилище будет
неправильно.
–
Но я на хозяйстве! – возмутился Колька и добавил, – и я
Пантелеймонов.
Он
немного помолчал, а затем тихо спросил меня:
–
Дядя Муля, а уплотняться – это не больно?
В
этот момент коридор как-то враз заполнился народом. Из комнаты
опять выскочила та женщина, что пыталась припахать меня на
картошку, рядом стояла, как я уже узнал – баба Варя. Хмурый Герасим
потерянно топтался чуть поодаль и явно мечтал свалить отсюда
поскорее.
Более того, щёлкнул дверной замок и в
квартиру вошли ещё двое. Точнее сначала просочился тяжелый
цветочный шлейф духов, а следом появились они – коренастый небритый
мужичок в старом полупальто, и женщина. А вот она была в самом
соку, как говорится – «мечта поэта». Статная блондинка в розовом
мохеровом берете, который необычайно ей шёл. Огромные голубые глаза
были густо подведены тушью и казались почти прозрачными, как если
бы через тающую сосульку смотреть на весеннее небо. Губы, столь
полные, что ей бы позавидовала сама Анджелина Джоли, сочно
накрашены алой помадой и создавали такое убойное впечатление, что я
невольно сглотнул. Более того, грудь у нее, по моему глазомеру,
была, как минимум, четвёртого размера. А уж я в таких вещах не
ошибаюсь никогда. А вот спроси меня, в чём она была одета, я даже и
не вспомню. Да, впрочем, с такой-то грудью это уже не
важно.