Наверное, и мне следовало устроить такое же разоблачение. Остановиться, пока мы не забрели слишком далеко. И включить заднюю передачу до самого отеля.
Плевать, как долго бы потом смеялся надо мной Бояринов и какими комплиментами наградил бы. В конце концов, в должностных обязанностях переводчика не было ничего об экскурсиях по злачным местам с совместным рассматриванием пикантных деталей.
Выжила бы!
Вот только вторая часть меня, не такая умная и чересчур гордая, все откладывала спасительный побег.
Вместо борьбы за честь и достоинство, она заставляла с любопытством глазеть по сторонам. Скрывая смущение за равнодушным выражением лица, — рассматривать странные костюмы. И все сильнее вжиматься в бок Бояринова.
Инстинктивно!
Без задней и передней мысли!
Просто потому, что Павел большой. Как скала, за которую можно спрятаться и от других, и от себя.
Вероятно, именно это же желание спрятаться, толкнуло на следующий безумный шаг.
С безобидной улицей я ошиблась, как Колумб с Америкой. В витринах первых домов действительно не было голых красоток. Кроме фонарей и безликих вывесок, ничего не намекало на особенность улицы.
Но с окна четвертого дома, затем шестого, седьмого и дальше, все пошло иначе... В точности, как на фото из Валиного телефона.
Их было много. Девушки, женщины, мужчины... Кто-то в небрежно наброшенных на голое тело шубках. Кто-то в одном белье. Кто-то лишь в обуви — туфлях на высоких каблуках, в которых вряд ли можно было передвигаться.
Все они словно жили какой-то своей, особенной жизнью. Некоторые курили, безучастно глядя на толпу. Некоторые улыбались и рассылали воздушные поцелуи.
В одной из витрин полуголые девицы красили друг другу ногти. В другой — распивали кофе. В третьей обмазанный маслом чернокожий мужчина играл мускулами и подмигивал проходящим мимо женщинам. В четвертой... там происходило такое, что мой взгляд сразу перешел к пятой.
И так без конца. Будто с каждым новым шагом уровень откровенности становился все выше и горячее. А табу осыпались с прохожих, как с деревьев осенние листья.
Подозреваю, где-то к середине улицы только от одних нарядов я сгорела бы со стыда, и Бояринову пришлось бы срочно искать для праха удобную урну.
Щеки пылали, словно на улице не плюс пять, а все тридцать. Каблуки все чаще застревали в трещинах плитки. Я изо всех сил пыталась успокоить себя. Верила, что еще чуть-чуть, и привыкну. Но возле одной из витрин, с игрушками... слишком натуралистичными, огромными, ресурс смелости резко упал до ноля.