Но так обстоит дело в сущности с любым трудом жизни: ценность его ничем не измеряется. Мы, художники, могли бы, слегка преувеличивая, сказать: ценность моей работы соответствует мере удовольствия, которое она доставила мне. Оказывает действие и остается не задуманное, выдуманное, выстроенное, а жест, озарение, мимолетное очарование, подобно тому как в опере Моцарта ценность представляют не фабула или мораль пьесы, а жест и мелодия, свежесть и прелесть, с какой проходит и изменяется несколько музыкальных тем.
Этим вещам и посвящено мое новое стихотворение. Это хвала не какому-то определенному писателю, а самой прозе, инструменту, языку. Всю жизнь она была моим орудием труда и игрушкой, а теперь, когда почти все другие радости от меня ушли, она осталась верна мне и стала, пожалуй, еще милее.
Среди немецких романов этого года есть, наряду с Кароссой, две необыкновенно хорошие вещи совсем молодых женщин: «Стеклянные кольца» Луизы Ринзер и «Орхидея» Подевильс. Обе книги вышли у С. Фишера.
Желаю тебе и твоим всего хорошего в новом году.
Монтаньола, 26 апреля 1942
Дорогой господин Манн!
Три дня назад получил Ваше милое письмо от 15 марта, значит, относительно быстро. Вы обрадовали меня им, а это в наши дни кое-чего стоит. Рад я также, что мой последний оттиск дошел до Вас: страшно много экземпляров пропало, особенно в Германии. Большое удовлетворение доставила нам обоим также превосходная фотография – Вы с Фридолином, чье лицо так похоже чертами на лицо Вашей жены. У меня сейчас как раз есть фотография моего сына Хайнера с дочерью, живущих в Цюрихе. Эту фотографию прилагаю. […]
Вы так участливо справляетесь о моем здоровье, что я не могу в ответ промолчать, но хвастаться тут нечем. Суставный ревматизм, хорошо знакомый мне уже много лет, не отпускал меня почти два года, полтора года я не могу сжать кулак и не могу ничего крепко держать в руке, порой я не мог держать даже перо, но это прошло. С тем я и смирился и лишь время от времени пытаюсь немного поправить дело то лекарствами и массажем, то лечением в Бадене. При этом работа моя не очень движется, однако история об Иозефе Кнехте почти закончена – примерно через одиннадцать лет после ее начала.
Мои книги в Германии не запрещены, но не раз дело было близко к тому и может снова быть близко в любой день, и платить мне гонорар не раз запрещали. О моей швейцарской и европейской позиции там, конечно, осведомлены, но, в общем, довольствуются тем, что зачисляют меня в список «нежелательных». Сейчас большая часть моих книг распродана, и большинство из них, конечно, не удастся переиздать. Но, в конце концов, войны длятся не вечно, и хоть я не могу представить себе мир в конце этой войны, я все же наивно полагаю, что тогда наши вещи все-таки переиздадут. Сейчас одно цюрихское издательство, «Фретц», вздумало издать сборник моих стихов; при подготовке выяснилось, что я написал около одиннадцати тысяч стихотворных строк. Меня ужаснуло это число.