– Вы прямо, как профессор Докшицер, – восхищается Никита.
Райнис пропускает Докшицера мимо ушей.
– Этот концерт, возлюбленный сын мой, у нас редко играют даже для диплома. А вы на третьем курсе. Сами напросились. Я предупреждал. Это консерваторская программа.
Егоров слушает с поникшей головой.
– Маэстро, может быть, возьмем что-то полегче?
Райнис слезает с табурета.
– У вас, юноша, как у Суворова, нет пути назад. Кто разболтал всему училищу, что мы готовим соль-минорный концерт для трубы фон Хеорг Пфридрихь Хэндель? И если вам не дорога ваша честь, то мне дорога моя. Играйте, мой друг!
Grave – это семечки, думает Никита. Во втором Allegro есть такие пассажи на двойном стаккато! Черт меня дернул связаться!
Он косится на пальцы пианистки, слушает ее партию, и от страха перед приближением рокового пассажа мурашки бегают по коже.
Вот осталось еще четыре такта, три, два…
Егоров прижимает мундштук к губам.
Это Эверест, отрицательный склон.
Он набирает воздуха.
Пианистка поворачивается вполоборота, ей тоже интересно.
Райнис будто бы и не реагирует, впился глазами в клавир.
Никита смотрит в свои ноты. От гроздьев тридцать вторых и шестьдесят четвертых у него рябит в глазах. Ну, и наворотили вы, герр Гендель! Никита идет через непроходимую чащу со своей тульской трубой, как воин с зажженным факелом. Когда же она кончится? Пауза. И еще один пассаж, похожий на пропасть с камнепадом. Егорову кажется, что нога его скользит по краю. Он срывается в кикс, беспомощно шевелит клапанами.
Пианистка, сыграв еще несколько тактов по инерции, тоже прерывается. Райнис сопит на своем табурете.
Егоров разводит руками.
– Я же говорил. Только время у вас отнимаю, Зигмунд Карлович.
– Сынок, – говорит Райнис, – но ты же прошел почти всю часть. Обернись, посмотри, какое поле перепахали! Сколько уже сделано!
– Я облажался, учитель, – говорит Егоров. – И это факт моей идиотской жизни.
Пианистка поворачивается. На уроках не по своей специальности она не имеет права вмешиваться, но здесь не выдерживает.
– Неправда, вы не облажались, Егоров. Первые такты самые сложные.
– А дальше? А верхи? – уныло возражает тот. – Я же не флейтист, чтобы свистеть.
– Ну, да, – говорит Райнис, – там есть соль третьей октавы. Но ты же, сынок, брал фа?
– Брал, – соглашается Ник, – но не с такого интервала.