.
.
.
Выдохнув, уже не имея сил на крик, я наконец заменил последний
разлагающийся орган. У пациента оказалось на удивление мало крови
и, вместе с тем, удивительно хорошая пищеварительная система.
— Хех, за такую многие
девушки бы душу продали... — быть может, от нервов сказал я вслух
— Хотя почему девушки?
Наверное, профдеформация настигла-таки...
Ну вот, хоть
что-то смешное нашлось... А теперь к самому сложному...
Я, с полностью пустым и обескровленным телом, поднес свой
скальпель к голове оперируемого. С невероятной легкостью и
простотой верхняя часть черепа была отрезана, открывая мне вид на
мозг. Изъеденный, разрозненный, гниющий, умирающий от старости...
Но все же гораздо, гораздо более сильный, чем мой мозг лежал предо
мною, исправно принимая кровь от ныне бьющегося сердца. Проделав то
же самое и со своей головой, я был готов с той же легкостью и
относительной простотой повторить сделанный уже десятки раз фокус,
но... Желание исчезло. Ведущий меня сквозь этот бесконечный
край боли фонарь безмятежности исчез, оставив меня наедине с
пациентом и пониманием. Оно... Оно желало, чтобы я сам,
без чьей-либо помощь завершил операцию.
Страх в голове
запульсировал с невиданной раннее силой. Я... Я ведь сделаю это?
Сделаю, ведь выбора у меня особого и нет... И так и так умру. Какая
изощрённая пытка.Ладно. Пора прекращать этот фарс с
софистикой.
— Fais ce que dois,
advienne que pourra...
Достав свой мозг, я, уже не удивляясь тому, что до сих пор могу
мыслить, сделал шаг к пациенту, и...
Желание.
Оно вновь вернулось, будто бы в насмешку снимая уже преодолённый
страх. На лицо против воли выползла кривая усмешка. Ну да, вовремя
оно. Это аналог морфия перед смертью, что-ли?.. Наконец подойдя к
мужчине, я поднес мозг к его голове.
Храбрость. Награда. Сохранение.
Три слова возникли в моей ныне пустой голове, даруя надежду.
Преодолев наваждение грёзы, я всё же закончил операцию. Моё тело
выключилось будто по щелчку, перестав подчиняться приказам, но
пустые глазницы все еще показывали мне, что происходит.
В операционной погас свет,
а пол начал дрожать, разрушая комнату и даруя мне спасительную и
столь желанную темноту.
.
.
.
Впрочем, ненадолго.
Знакомый, пропитанный кровью пол пробудил не хуже нашатыря,
заставив содрогнуться всем телом. Да, содрогнуться. Тело, наконец,
подчинялось моим приказам. То есть приказам Владимира. То бишь
меня. Я — Владимир. Воспоминания и знания, что прежде обещали
обрушится на меня всем своим неподъёмным весом, начали быстро и
гармонично распределяться среди моей ныне практически пустой
памяти.