Он сделал паузу и добавил уже, так сказать, на свой риск:
– Разумеется, если переговоры с Молотовым закончатся неудачно, и мой фюрер решит…
Но в этот момент Гитлер прервал его. Он снова воскликнул, вкладывая в свои слова всю силу презрения:
– Переговоры, договоры!.. Все союзы, которые заключаются не для совместного ведения войны, – чушь, бессмыслица, они ничего не стоят!
Он подошел к Данвицу медленным, торжественным шагом, взял его за подбородок и, слегка приподняв голову, посмотрел ему в глаза.
Потом тяжело опустил руку на плечо майора:
– Слушай, мой Данвиц, и запомни на всю жизнь азбуку современной политики. Пока существует большевистская Россия, моя цель – сделать Германию властительницей мира – недостижима. Тебе понятно это, Данвиц?
– Да, мой фюрер, – поспешно ответил Арним и добавил: – Какая нелепая ошибка истории! Большевизм не существовал бы вообще, если бы немецкая армия в восемнадцатом не потерпела поражения…
– Ложь, ложь! – фальцетом выкрикнул, прерывая его, Гитлер и топнул ногой. – Подлые сказки! – кричал он, потрясая кулаками. – Немецкая армия не потерпела поражения! Нет, ее предали! Не Германия, не немецкие солдаты проиграли ту войну, – им был нанесен удар в спину, в спину! – повторял Гитлер, задыхаясь и брызгая слюной. – Евреи и большевики – вот кто предал их, когда победа была уже близка!
Он умолк, будучи не в силах продолжать из-за охватившего его приступа ярости.
Данвиц молчал, ругая себя за вырвавшиеся у него слова. Ну конечно! Как он мог забыть великую мысль фюрера, которую тот высказывал не раз в своих речах, статьях, в «Майн кампф», наконец! Ну конечно же, в мировой войне Германия была предана. Ее солдаты уже маршировали по Украине, бронированным кулаком расправляясь с большевиками, и готовы были начать наступление на Петроград, когда в их тылу, в Берлине, в сердце Германии, большевистские агенты, еврейские предатели Либкнехт и Люксембург начали восстание…
– Простите меня, мой фюрер, – дрожащим голосом произнес Данвиц, – я сказал глупость. Просто мысль о том, что большевизм мог бы быть задушен еще в колыбели, заслонила все остальные. Я виноват.
Но эти слова, казалось, прошли мимо ушей Гитлера. Теперь он стоял спиной к Данвицу, лицом к огромному окну, за толстым, пуленепробиваемым стеклом которого виднелись освещенные луной горы.