Она перестала старательно копировать штокрозы и на другом листе за два часа успела набросать гроздья каких-то небывалых цветов, великолепных, причудливых и сказочных. С Клотильдой случалось порой, что, срисовывая самый обыкновенный цветок, она вдруг испытывала потребность отдаться своей капризной фантазии. И, уступая разыгравшемуся воображению, она неизменно повторяла все ту же тему этих необычных соцветий и создавала плачущие желтыми слезами розы с кровавой сердцевиной, лилии, похожие на хрустальные чаши, и даже цветы не существующих в природе форм, чьи венчики походили то на лучистые звезды, то на зыбкие облака. Сегодня на лист бумаги, крупно заштрихованный черным карандашом, хлынул дождь бледных звезд, целый поток бесконечно нежных лепестков; а в углу рисунка распускался девственный бутон диковинного цветка.
– Ты и это собираешься повесить сюда? – спросил доктор, показывая на стену, где уже висели другие, столь же странные пастели. – Но что же тут изображено, хотел бы я знать!
Сохраняя серьезность, она отступила на шаг, чтобы лучше рассмотреть свое произведение.
– Сама не знаю, но это красиво!
Тут в комнату вошла Мартина – единственная служанка доктора, ставшая хозяйкой в доме за те без малого тридцать лет, что она у него прожила. Всегда деятельная и молчаливая, в неизменном черном платье и белом чепце на голове, придававшем ей сходство с монахиней, она, как и ее хозяин, тоже была моложава, хоть ей и перевалило за шестьдесят; на ее бледном умиротворенном лице светлые, выцветшие глаза казались угасшими.
Не говоря ни слова, Мартина опустилась на пол возле потертого кресла, из которого вылезал волос, и, вытащив из кармана иголку и моток шерсти, принялась за работу. Уже три дня ей не терпелось урвать свободную минуту, чтобы заштопать дыру.
– Раз уж вы занялись починкой, Мартина, – воскликнул шутливо доктор, взяв в обе ладони непокорную голову Клотильды, – почините-ка заодно и эту головку, которая дала трещину.
Мартина подняла свои потухшие глаза и с неизменным обожанием устремила их на хозяина.
– Почему вы говорите это мне, сударь?
– Да потому, голубушка, что мне сдается, будто именно вы с вашей набожностью наполнили потусторонними фантазиями эту славную головку, такую смышленую и разумную…
Обе женщины понимающе переглянулись.