Троцкий был еще далеко, метался по Нью-Йорку, пытаясь найти
пароход в Россию. Ленин яростно спорил с товарищами-эмигрантами в
тихом, благополучном Цюрихе, проклиная медлительность истории и
оппортунизм европейских социал-демократов. Но здесь, в прокуренном,
гудящем, как растревоженный осиный рой, охваченном паникой и
яростью Екатерининском зале Таврического дворца, под равнодушными,
холодными взглядами портретов свергнутого императора Николая II,
уже сгущалась, наливаясь свинцом, атмосфера новой, куда более
страшной, беспощадной и радикальной бури. Первая костяшка домино
упала с оглушительным, похоронным треском. И никто – ни растерянный
Чхеидзе, ни мечущийся Керенский, ни сам новоявленный, ничего не
подозревающий император Михаил II в своей Гатчинской резиденции –
не мог даже предположить, куда покатится эта смертоносная лавина,
сметая всё и вся на своем пути. План Февральской революции,
начертанный умеренными социалистами и либеральными думцами, был
разорван в клочья одним росчерком пера Великого князя. Начиналась
совсем другая история. И пахло в зале уже не только гарью походных
кухонь и дешевым табаком, но и едким, горьким дымом будущей
гражданской войны.