– Тикай, мил человек. Васька тебя порешит. И на станцию не вздумай лукаться. Ты леском, леском – тут до трассы рукой подать. До города подвезут.
Она сунула ему в руки сумку, сшитую из старой ситцевой занавески.
– Это тебе на опохмелку, и закусить положила. Хорошему человеку не жалко.
Мамонт, пошатываясь, пошёл, а старуха, бормоча: «как он стихи читает», побежала назад, в деревню, справедливо опасаясь, что Васька не учинил погром в её избе.
Если бы Дальский был бы менее пьян, он бы рванул на груди рубаху и полез бы на баррикады – в данном случае биться с кулацкими элементами, какими в одном лице являлся Курицын. Но Мамонт о своих политических взглядах и не вспомнил, он двигался, что называется, на автопилоте, только вот направление этому автопилоту старуха Мараковна задала неправильное. Всего лишь на несколько градусов сместился азимут, но этого хватило, чтобы спустя сутки протрезвевший интеллигент обнаружил себя в лесу, на куче, состоящей из опавшей хвои, бутылочных осколков и использованных презервативов. Дрожащая рука нашарила пластиковую ёмкость из-под спиртного, на дне которой скудно поблёскивало несколько капель. Голова звенела, словно колокол Никольского собора – так же красиво, с переливами. Пошарив другой рукой, он наткнулся на матерчатую сумку, забитую чем-то, на ощупь напоминавшим съестное. Он подтянул её ближе, раскрыл и, хмыкнув, выудил оттуда полулитровую бутылку самогонки, заткнутую туго свёрнутой газетой, несколько огурцов в неоднократно использованном пакете из-под молока, две головки чеснока и завёрнутый в кухонное полотенце кусок хлеба, на котором лежало порезанное толстыми шматками сало. Дальский открыл бутылку, надолго приложился к ней, потом надкусил огурец, сложил остальные продукты назад в сумку и поднялся. Хрустя солёненьким огурчиком, он пошёл, выбирая наугад направление. Разум отказывался включаться на полную мощность, глаза видели окружающий мир в мутной дымке.
Мамонту повезло отыскать родник. Если бы не это обстоятельство, то кто знает, что было бы. Вероятно, в этом леске история и закончилась. Дальский недоумевал, как можно было заблудиться в лесу, где в какую сторону не пойди – всё равно выйдешь к людям. Однако он уже второй раз выходил к старому, заброшенному, кладбищу. Он даже сосчитал – восемнадцать покосившихся памятников, увенчанных звёздами, с которых давно облупилась красная краска.