– Кроме тебя. Сережка не дружит со мной. Он сказал, что я – странный.
Чтобы придать ему хоть немного уверенности в себе, Даша безапелляционно заявила:
– Все великие люди казались странными.
Быстро повернув голову и едва не свалив подушку, Данил с восторгом спросил:
– А я – великий человек?
– Не знаю, – смешалась она. – Вполне может быть… Обычно это понимают, когда человек уже уходит.
– Куда уходит?
– Туда… Куда ушла Ксеня. Помнишь?
– Я помню Ксеню, – подтвердил он.
Не справившись с ревнивым любопытством, Даша спросила:
– Ты ее очень любил?
И прижалась к нему поплотнее, надеясь вытеснить последние сохранившиеся в его теле воспоминания о сестре. Он уже не был таким горячим, даже испарина успела высохнуть, а Даше хотелось, чтоб он таким и оставался.
– Мы все время ссорились, – неожиданно ответил он.
– С Ксеней? Господи, почему?
– Я не помню, – без сожаления сказал Данил. – Наверное, она тоже хотела, чтобы я стал другим.
Даша торопливо заверила:
– Я этого не хочу.
– Не хочешь? Ты же хотела!
– А теперь не хочу. Потому что… Ты мне очень нравишься таким. У меня таких, как ты, еще не было.
Он повернулся на бок и долго, печально смотрел ей в глаза. Не выдержав этого, Даша со вкусом чмокнула его в губы, но Данил чуть отодвинулся и угрюмо спросил:
– А куда ты дела тех, которые у тебя были?
– Куда дела? Ну… Как тебе сказать… Они приходили и уходили. Не бойся, я никого не выбросила в сугроб, как старую елку. Все они живы и здоровы.
– Ты… – он вдруг запнулся, и Даша на расстоянии почувствовала, как погорячела его щека. – Ты делала с ними это? Ну, как мы сейчас…
«Детям врать нехорошо! – приструнил ее внутренний голос. – Давай исповедуйся».
Прибегнув к тактике компромисса, которая часто выручала ее в разговорах с сыном, Даша сказала:
– Ты делаешь это лучше всех!
– Да?! – Он так обрадовался, что Даше стало стыдно, хотя она и не поняла – за что?
– Да, мой хороший.
– Почему ты называешь меня «мой хороший»?
Она сжала его мягкие щеки, и рот, как у младенца, раскрылся «клювиком».
– Потому что ты – мой. И ты – хороший. И очень мне нравишься. Ты, наверное, спать хочешь? Ложись поудобнее, я немножко поглажу тебя, ты успокоишься и уснешь. Я спою тебе свою колыбельную. Может, ты и ее запомнишь…
Послушно поерзав, Данил сунул под подушку согнутую руку, закрыл глаза и улыбнулся.