Оба они: и детдомовец Вася Уткин, и обычный деревенский парень
Гена Малюга отличались по-детски простым, совершенно бесхитростным
нравом. Оба были прямые как палка. Как говорят, «что в уме, то и на
языке».
Потому и сдружились. Потому Малюга так сильно переживал за Васю
Уткина.
Не раз, и не два я слышал от него такие вот слова:
— Жалко мне, Сашка, что ты там был, а не я. Что ты того бармалея
застрелил, который Ваську ранил. Пусть, я тебе за это и благодарен,
да только места себе не нахожу! Если уж буду в бою, бить стану этих
сукиных сынов беспощадно!
Ну что ж. В этом я Гену понимал. В этом и мне Гена был близок,
хотя таким крепким другом, как для Васи, он мне так и не стал.
— Вот я под пулями уже не раз бывал. И не два, — похвалился
Алейников, — и что-то обратно под обстрелы мне совсем не хочется.
По мне, так нету ничего лучше, чем в рабочей группе горячий
шиповник из котелка потягивать да любоваться закатом на
Границе!
— Хех… Романтик, блин, — хмыкнул Синицын, вернувшись от боевой
машины и услышав «философские» размышления Стаса.
— Радуйся, Стас, — улыбнулся я, — что тебе пока что такого
пережить не довелось.
— Какого, такого? — Удивился Алейников.
Я очень пристально глянул на Стаса, да так, что Алейников даже
удивился, округлив глаза. Улыбочку, как ветром сдуло с его губ.
— Ты чего это, Сашка? — Приоткрыв рот, пробормотал он.
— Такого, когда близкий человек в беду попал, а ты сделать
ничего можешь. Тогда душа свербит так, что места себе не находишь.
Вот и Малюга не находит.
— Саша, — посерьезнел Стасик, — ты ж знаешь, что я за каждого из
наших душманам буду грызть глотки до последнего, если придется.
— Знаю, — сказал я, — будешь. А если случиться так, что
окажешься ты бессилен по каким-то причинам? Если не сможешь прямо
тут, прямо сейчас, обидчику «горло перегрызть». Что тогда?
Глаза Стаса сделались грустными и задумчивыми. Он отвел
взгляд.
— А тогда ты будешь, как Малюга, — сказал я. — Тогда ты его
точно поймешь. И тех, кто под пули идут, тоже поймешь.
Парни, что стояли у кучи мешков, притихли, слушая мои слова. Все
они погрустнели и задумались о чем-то своем. И, показалось мне, что
Клим Вавилов погрустнел сильнее всех остальных.
— Так, бойцы, чего застыли?! — Заметил нашу заминку Черепанов, —
давайте, за работу! У мешков от вашей лени ноги не поотрастают!