– Надо посуду убрать, – сказала жена. – Четверть двенадцатого.
Да, конечно, ей завтра на работу.
Она обошла стол, на ходу расстегивая и снимая через голову платье, превращая зал праздничного застолья в спальню. Однокомнатная квартира – куда денешься. Она повесила платье в одежную секцию «стенки», вышла, через миг вернулась в халате, собрала тарелки, сверху поставила салатницу, сложила в нее вилки и ножи, прижала эту стопку к животу, свободной рукой – четырьмя пальцами – подхватила четыре стакана для минералки. Коленом открыла дверь, пошла на кухню.
Саша вылил коньяк из рюмки обратно в бутылку. Итак, четвертая бутылка осталась нетронутой, да еще в этой почти половина, но это ладно, не в счет. Итого – одна здесь и две штуки на кухне, три бутылки коньяка – это целое состояние. Значит, можно будет кого-нибудь позвать на Первомай и даже пойти к тестю и теще на День Победы, и не с вафельным тортиком, а с бутылочкой коньячку, и это очень даже кое-что… Боже мой! О чем он думает? Чему радуется? Что коньяк сэкономил?
А вообще – о чем должен размышлять художник? Другой вопрос, должен ли он этак специально размышлять, но ладно – о чем он должен просто думать? Колорит, светотень, перспектива? Золотой фон, Павел Флоренский, имперсональное творчество ранних возрожденцев? Филатов просто тренируется, думал Саша, обкатывает разные фразочки для будущих статей. Если совсем честно, Филатов среди них самый талантливый. Паша Яроцкий просто счастливчик, удачник, «пёрщик», как выражаются в преферансе; ему просто прет отовсюду. Малашкин – стилизатор и середняк, держится на связях, пустой квартире, девочках и все такое. А вот Филатов – это серьезно. Саша помнил его страшно лихие иллюстрации к «Крейцеровой сонате» – Филатов подал их в качестве дипломной работы, и был обвинен (а) в порнографии, (b) в искажении классики и (с) в надругательстве над образом Л. Н. Толстого, ибо непристойность иллюстраций была в том, что они были сделаны как бы с точки зрения похотливого старикашки, который тут же и подглядывает в замочную скважину. Листы ходили по рукам, и в итоге их напечатали в Мюнхене, в Graphisсhe Kunst. Филатова вызвали куда надо и крепко побеседовали. Но вместо предполагаемых жутких санкций Филатов спокойно получил диплом и вдруг стал ездить по заграницам, представлять и участвовать, а также выступать в печати с текущей критикой, пересыпанной разными теоретическими блестками.