Ее поддержали улюлюканьем и хлопками.
– Громадный поклон нашему ангелу стиля! Умопомрачительные костюмы… – вдохновенно пела Жукова.
Она благодарила всех, для каждой группы находила особые слова. Люди приподнимались на цыпочки, чтобы лучше видеть ее, все лица были обращены к Катерине. Толпа встряхивалась от шуток (готовность хохотать была номер один), довольно затихала, переводила взгляд от сияющей Жуковой на тех, кого она превозносила, и обратно, к темноволосой продюсерше. Толпа обожала, блаженствовала, играла мышцей.
Алю несло на той же волне, что и всех вокруг. «Потрясающая эта Катерина!» – думала она.
Последними Жукова поблагодарила актеров и звезд фильма, а затем режиссера. Тот встрепенулся, снова вскочил на край эпплбокса и воскликнул:
– Ребят, она про главного человека забыла! Катерина, кто кашу заварил? Ты!
Его поддержали оглушительными воплями одобрения. Режиссер и Жукова снова обнялись, и тот из-за ее спины показывал всем руку с оттопыренным большим пальцем. Вокруг Али, стоявшей в первом ряду, зааплодировали-засвистели… И сама Аля кричала что-то вроде «Ура-а! У-у-у! Круто-о!» – не важно было, что кричать, главное – кричать вместе со всеми в этой лихорадке. Она была счастлива.
Аля бежала по серой спиральной лестнице вверх, вверх, вверх, дробно стуча каблучками. Руку оттягивал пакет с тремя звякавшими бутылками швейцарской минеральной воды. В голове трезвонил вопль: «А-а-а… не успе-ею!» Некогда было задумываться, чего уж такого важного она не успеет и что уж такое страшное может случиться. Специальную воду, особый сорт сигарет, яблочные чипсы и букет фестончатых ирисов нужно было доставить к приходу Катерины Жуковой, возвращавшейся из недельного отпуска. Как только та позвонила из аэропорта и объявила, что приедет в офис не завтра, а буквально через час, то вторая секретарша, Ульяна Барабанова, перешла в режим пожарной сирены и, выдавая Але двадцать инструкций в минуту, заразила ее своей трясучкой.
Аля добежала до третьего этажа и потянула на себя тяжелую стальную дверь «Веспер продакшн». Ставший за неделю знакомым просторный холл восхищал как впервые. Белые стены, как непредсказуемая чистота холста, на который стряхнули первые брызги краски. На белом – постеры выпущенных фильмов с черепами, пламенем и мускулами; венецианские маски с черными провалами глаз, два ржавых (бутафорских?) серпа… Плюс достаточно красного – диваны (а за одним из них – обмотанная пожелтевшими бинтами мумия, тянущая руки к тому, кто изволит присесть), красная барная стойка в дальнем углу холла, красные двери. Красный – это движение, страсть, кровь, без которой не обойтись ни единому фильму. А еще прозрачный – это про прямоту Катерины: стеклянная перегородка, отделявшая ее кабинет от холла, и дверь к ней тоже стеклянная. Впрочем, если Катерине захочется уединения, она могла опустить жалюзи за стеклом.