- Ну папа, - укорил Фима. – Не делай
вид, что не знаешь этого психологического термина.
— Это не Райкин, Света, -
сыронизировал отец, - это сам Зигмунд Фрейд! Ну и что было дальше
Herr Sigmund, bitte! (господин Зигмунд, пожалуйста!)
- Vielen Dank, meine sehr geehrten
Damen und Herren, ich werde weiterhin (Большое спасибо, мои дорогие
дамы и господа, я продолжу), - продолжил в ответ на его реплику
по-немецки же Фима, да так, что отец чуть не поперхнулся щами. –
Учительница сделала вид, что она ничуть не испугалась, а на самом
деле просто выложила свой панический ужас в этом письменном
возмущении. Если происшествие на переменке так на неё действует,
то, наверное, педагогика – это не её. Шла бы работать на завод, а
не с детьми!
- Хорошо сартикулировал, - похвалил
сына отец за немецкую фразу, взглянув на жену, по всей видимости
продолжение монолога до него вовсе не дошло, - вообще без акцента
шпарит.
- А кто меня учил! – попытался
вставить комплемент по его адресу Фима.
- Кто же тебя учил? - опять сделал
вид, что не понимает отец.
- Ну папа, ты же сам говоришь, -
сказал Фима, - что, имея фамилию Гофман, нельзя не знать немецкого
языка в совершенстве.
- Я так говорил? - удивился отец. –
Когда?
- Говорил, говорил, - продолжал
давить на него Фима. – А еще у меня был хороший «стимул».
- Что ты имеешь в виду, какой еще
стимул? – попросил уточнить отец.
- Да, да, то самое. – подтвердил его
смутные догадки Фима. – Я, наверное, класса до третьего-четвертого
был совершенно уверен, что «стимулом» называется белый офицерский
ремень, который ты мне не раз демонстрировал.
- По-моему дальше демонстрации дело у
нас не шло, - уточнил отец, дочерпав тарелку со щами до дна и
отодвигая.
- Но главное, что он сработал, -
подытожил Фима.
Мама забрала тарелку отца и поставила
перед ним второе – макароны с котлетой. Яков Исаич потянулся за
вилкой и взял свою любимую, трофейную, которую он, кроме
офицерского кортика, привез в Москву на память о морской службе на
Балтийском море. Эта была самая настоящая немецкая военная вилка
Кригсмарине с малость затертой свастикой.
Ефим Яковлевич ее хорошо помнил и
сейчас ему буквально ком подкатил к горлу, так что он опустил глаза
и сделал вид, что гладит щенка. Он после отца сам много лет
пользовался именно этой вилкой, в потом она как бы стало частью его
коллекции предметов старины, вместе с кортиком отца и другим
кортиком, немецким, также привезенным батей из Клайпеды.