Тюля не было, и это радовало. От тюля одни мучения. Его тяжело
снимать, тяжело стирать и тяжело потом вешать.
И было непонятно, зачем этот тюль нужен. Скорее всего, его
придумали стареющие жены, чтобы мучать мужей. В Афганистане они
превосходно жили без малейшего тюля — и многие вернулись живыми,
чтобы их по-настоящему прибило уже на родине.
Черский поднялся с пола и заковылял к окну. Раненная полгода
назад нога едва двигалась — она проснулась еще не до конца.
Отшвырнул прочь штору и увидел серый двор. Он ничем особенно не
отличался от прежнего, где убили Нэнэ, — все то же самое, просто в
другом порядке.
Тут тоже были деревья, кирпичная котельная, качели. И даже
мусорные баки — такие же чумазые и переполненные. Только дома были
выше — панель брежневки с лифтами, достроенные до девятиэтажек,
причем основные панели были серые, а новые нашлись только
грязно-бедно-розовые. Так что провал двора был куда глубже,
настоящий провал у него под окном.
Новое логово Черского было в Валунах — еще одном спальном
районе, который находился чуть поближе к центру города. Когда-то
здесь, прямо возле его дома, было крайнее кольцо трамвайного
маршрута — но город с тех пор порядочно разросся, а трамвай пропал,
словно растворившись в широченном асфальте проспекта.
Народный поэт (но уже совсем другой, не Куллинкович) высказался
про этот район так:
Когда едешь в Валуны,
Не забудь надеть штаны:
Голая ягодица
Там не пригодится!
Много у нас в городе народных поэтов. Есть вещи, которых не
хватает, а вот с народными поэтами все в порядке.
Это место обошлось чуть подороже. Он экономил бы где-то двадцать
минут, если бы ездил отсюда на работу куда-то в центр. Это,
конечно, ничего не значило — как и стоимость аренды.
Черский не был уверен, что вообще доживет до следующего
платежа.
Он вернулся обратно вглубь комнаты, пошарил в чемодане и нашел
пистолет.
Как и многие, он принес его со службы — вдруг пригодится. И, что
самое страшное, — пригодилось.
Потом пошел в ванную. Зажег лампочку над зеркалом и посмотрел на
серое лицо человека, который был с той стороны.
С отросшими волосами и жесткой щетиной, высоченный и
широкоплечий, с тонким носом и жуткими темными глазами, он походил
на перестроечного неформала, которого хорошенько приложила новая
постсоветская жизнь.
Он попытался улыбнуться себе. Ухмылка получилась угрожающая —
скорее, предсмертная гримаса покойника.