–
Смылся.
– Как?! –
ужаснулся Гермес.
–
Элементарно, Гермий. Боги, знаешь ли, могут превращаться. В
животных, в птичек, в насекомых. Иногда в другое… всякое. Например,
в воду. Или в золото. Или в воду и в золото – драгоценный дождь,
всякое такое…
Какое-то
время Гермес внимал слегка маниакальной лекции о способах
просочиться в запертые помещения, не прибегая к «дурацким
преображениям в осадки». Потом спросил:
– Так
что?
– А как ты
думаешь – почему я выпросил у Циклопов шлем и никогда ни во что не
преображался? – поинтересовался Аид все тем же скучным лекторским
тоном. – Уязвимость, Гермий! Уязвимость в преображенном
виде!
– Что –
уязвимость?
–
Возрастает, – ответил Аид, показывая на лужицу на полу.
Лужица была
маленькой, сиротливой и золотой. Лужица была не особенно похожа на
Громовержца, о чем Гермес, переваривший новость не сразу, и сообщил
дяде.
– Ага, –
отозвался дядя, - внутреннюю сущность лучше отобразило бы… эх,
Цербера нет. Да, как-то маловато для главы всея Олимпа.
– Олимпом
не может править лужа, – жалобно сказал Гермес, - это
противоестественно.
– Вот и я
после жребия то же самое говорил, - отозвался Аид, почесывая нос. –
Так. Для Громовержца лужица слишком маленькая… что? Как могу,
выражаюсь! Значит, кто-то тут прибрал. И кто бы…
– Ходють
тут… ходють! – приложили подземного бога из-за плеч.
Скрюченное
создание в сером невзрачном хитоне бодро вперлось в подвал, громко
шаркая по меди тряпкой. Тряпка, изрядно золотая от Громовержца
(Гермес обмер от такого кощунства) выжималась в ведро. Золотые
капли звонко барабанили по деревянному днищу. Смертная продвигалась
по подвалу с целеустремленностью тарана, несущегося на ворота,
бурча по пути, что «ходють тут… следять… а ей убирать потом…
сначала гадости нальють, а потом ходють… хотюдь…»
– Кхм,
почтеннейшая, – вкрадчиво заговорил Гермес, – а что это вы
тут…
– Приказано
убирать – я и убираю, – не отрывая тряпки от пола, забормотала
почтеннейшая. – Што? Золотишка надоть? Вон, на дворе, корыто –
оттуда черпайте! А мне – приказано убирать, я и убираю…
…в корыте
оставалось на дне. Когда Аид, задержавшийся поболтать с
«почтеннейшей» рабыней, нашел племянника, тот печально смотрел на
остатки золотой жидкости в глубокой деревянной раме. Губы вестника
дрожали, силясь выговорить что-то вроде «п-п-а-п-па…»