– К чему такой высокий слог?
– Я тебя прошу – передай.
– Хорошо, передам.
– Вообще-то ты могла и домой приехать.
– Распаренная? С мокрой головой? Чтоб простыть и слечь?
– Можно было и дома помыться…
– Папа, в конце концов я выхожу замуж или готовлюсь в монастырь?
– Не груби, не груби отцу. Молода еще! Позови-ка лучше Петра.
– Говорю тебе, он занят.
– Та-ак… Ну что ж. Не забудь передать ему: я верю в него, как в сына.
– Передам. До свиданья!
Через некоторое время из кухни с подносом в руках вышел Петр. Легким парком дымился фарфоровый заварной чайник. На блюдцах с золотой каймой две тонкие, почти прозрачные, тоже фарфоровые чашки. Сахарница с витой дужкой. Серебряные ложечки. Тонко порезанный хлеб. Сочащиеся ломтики сервелата. Все изящно, со вкусом.
Поднос Петр поставил на круглый стол, который стоял перед диваном. И стол, и диван, и массивным платяной шкаф, и громоздкий неуклюжий буфет – все, конечно, дисгармонировало с изящной сервировкой подноса, однако в этом была и своя прелесть. Прелесть в смешении вкусов и стилей.
– Кому это ты звонила? – спросил Петр, ставя перед Аленой чашку с блюдцем.
– Родителям. Тебе, кстати, большой привет от них.
– Спасибо.
– Папа велел передать: он верит в тебя, как в сына.
– Еще раз спасибо.
Алена говорила несколько насмешливо, а Петр отвечал вполне серьезно.
– Между прочим, я сказала им, что сегодня остаюсь у тебя.
Петр внимательно посмотрел на Алену.
– Ты хочешь остаться у меня?
– А что, разве нельзя?
– Нет, почему? Конечно, можно, но… Ты ведь никогда раньше не оставалась.
– А сегодня останусь.
– Да, но Григорий Александрович… Людмила Ивановна…
– Григорий Александрович верит тебе, как сыну. Это тебя успокаивает?
– Не пойму: ты шутишь или серьезно?
– Господи, я устала. Я помылась. Я хочу чаю. Ну что еще нужно сделать, чтобы мне перестали задавать идиотские вопросы?
– Ну, хорошо, хорошо, не злись… Тебе покрепче?
– Да. Самого крепкого.
Когда он разливал чай, она воскликнула:
– Как вкусно пахнет! Какой аромат, Боже!
Петр улыбнулся.
– Знаешь, где я научился заваривать чай? В Индии.
– A-а, в той стране, где ты засматривался на женщин?
– Не засматривался. Любовался.
– Ну, это одно и то же! – Она погрозила ему пальцем. – Ох, Петруша, куда я ныряю, в какой омут… Смотри!
Отчего-то они оба рассмеялись, хотя ничего смешного, кажется, сказано не было.