– Получается, Симмий, из всего этого такое правильное заключение: никакая душа не может быть причастна к порочности, коль скоро она гармония, ибо, конечно, гармония, будучи таковою, т. е. гармониею, никогда не может быть причастна дисгармонии.
– Конечно, не может.
– Следовательно, и душа, коль скоро она всецело душа, не может быть причастна к порочности?
– Иначе и быть не может на основании всего вышесказанного.
– Таким образом, из этого рассуждения вытекает, что души всех живых существ будут все в одинаковой мере добрыми, коль скоро, по своей природе, все они в одинаковой степени одно и то же, т. е. души.
– По моему мнению, да, Сократ, – сказал Симмий.
– А как ты думаешь, – спросил Сократ, – правильно ли сказать, что все души в одинаковой степени добры? И состоятельно ли было бы тогда наше рассуждение, если бы твое предположение, что душа есть гармония, было правильным?
– Никоим образом, – отвечал Симмий.
– Как же, однако? – сказал Сократ. – Из всего присущего человеку есть ли что-либо иное, помимо души, что властвовало бы, особенно если душа рассудительна?
– Нет.
– А такая душа потворствует ли телесным страстям, или же противодействует им? Я имею в виду такие хотя бы примеры: когда человека мучит зной и жажда, не влечет ли душа его к противоположному, т. е. не пить, или, когда его мучит голод, – не есть? Да и в тысяче других случаев, мы видим, что душа противодействует стремлениям тела. Или не так?
– Так.
– Однако раньше мы пришли к соглашению, что душа, будучи гармонией, может издавать только тот тон, который ей дало напряжение или ослабление, колебание или вообще всякие иные изменения ее составных частей? Им она должна следовать и никогда не управлять ими?
– Да, мы пришли к такому соглашению, – сказал Симмий. – Да и как могло бы быть иначе?
– Как же так? А теперь, оказывается, душа действует во всем как раз наперекор этому: она управляет всеми теми частями, из которых она, говорят, состоит, противодействует почти всем им в течение всей своей жизни, всячески над ними господствует, в одних случаях – например в гимнастическом и во врачебном искусстве – наказывает их сильнее, причиняя им боль, в других – поступает более мягко, прибегая к угрозе или к вразумлению, когда идет дело о страстях, гневе, страхе; она как будто имеет дело с чем-то иным, отличным от нее, уподобляясь в этом отношении Гомеру, который в «Одиссее» говорит об Одиссее: «В грудь он ударил себя и сказал раздраженному сердцу: „Сердце, смирись, ты гнуснейшее вытерпеть силу имело“».