Мама сказала как-то:
– Надо бы сходить за гармонью-то к дяде моему, к Ене, за Волгу, две у него, выменять на зерно одну из них. Извелись, вижу, по ней, разговор с ним был у нас по Покрову ещё.
Мы присмирели, оцепенев от счастья: будет у нас гармонь. Настоящая! Знали также, что он, Еня, как только началась война, присоветовал маме отдать старшего из нас учеником токарю, на «железку», а среднему – пойти в колхоз, где выдавали натурой, младшему, мне это, значит, учиться. Старшие, мол, закончат школу после победы. Знали мы также, что на печи у нас мешок зерна, полученный братьями осенью (старший помогал и колхозу), последний.
– Мы сходим с младшим обыденкой к нему, – отозвался старший, – после моей ночной смены. За день надо нам успеть туда и обратно, приболел напарник.
Той смены мы дождались и, уложив в санки узелок с хлебом, пустились в дорогу. Не ахти торная, вывела она сначала к Волге, а после – к Свияге. В устье стоял монастырь. Забытый и ветхий, притулился он у самой подошвы горы, а дальше, вверх по реке, была деревенька, где наша гармонь. Чем ближе к ней, тем явственнее ощущали мы колотьё в груди, забирала нас радость. Скоро над нами слева на взгорье показались избёнки. Неказистые, изношенные временем, взобравшиеся невесть как на самую кручу и присевшие на косогор своим подворьем, они глядели без устали на луг и речку небольшими оконцами, должно быть, долгие годы: брёвна обзавелись глубокими щелями и, потемнев, осклабились колючими зубками по торцам, в местах бывших возрастных колец древесины.
В домишке, куда мы вошли, сидел мужичок. Не обращая на нас внимания, сетовал на ветхость рыбацкой сети, которую ладил.
– Дядя Ень, мы привезли, – проговорил брат с порога.
Хозяин молчал. Протаскивая вязальную иглу сквозь ячейки сети, утягивал с прихрустом нить в узлы. Выждав, заговорил:
– А я подумал было, что вы не придёте и навроде бы с голодухи забыл и про хлеб. Разговор с матушкой вашей коли был?
– В Покров день, – ответил брат.
– То-то, что в Покров ещё, – выглянул из-под очков Еня. – По Покрову, молодцы, – добавил с лукавинкой в глазах.
В той тишине, какая установилась в избёнке, я почувствовал шумок в голове, захотелось присесть или хотя бы опереться на что-то, но рядом, кроме топчана, где сидел хозяин, не было ничего. «Не будет у нас гармони», – подумалось.