Мысль о том, что у его дочери началась сексуальная жизнь, приводила его в неистовство. Слишком рано! Преждевременно! Под удар поставлены все его надежды, все планы, которые он построил относительно ее будущего! Скрипка, учеба, возможные профессии – все было спланировано, выстроено, расчерчено, как нотная бумага. Ничто не имело права вторгаться сюда и разрушать его планы!
Пытаясь успокоиться, он старался дышать как можно глубже и смотрел в ветровое стекло, любуясь осенью. В этот ветреный день тротуары Верхнего Ист-Сайда были засыпаны пламенеющей золотом и багрецом листвой. Себастьян любил свой аристократический, забывший о беге времени квартал, где обитал высший свет Нью-Йорка. Обитель комфорта действовала умиротворяюще благодаря своей строгости и сдержанности. Оазис, избавленный от бурь и потрясений.
Себастьян свернул на Пятую авеню и поехал на юг, вдоль Центрального парка, продолжая размышлять о себе и Камилле. Он не мог отрицать, что был слишком пристрастным отцом. Но так выражалась – возможно, не слишком умело – его любовь к дочери. Разве нет? Неужели же нельзя найти золотую середину между его желанием уберечь ее и ее стремлением к самостоятельности? Середину, которая устроит обоих? Себастьяну вдруг показалось, что все не так уж сложно, что он сумеет все наладить и изменить. Но тут в памяти всплыла пластинка с таблетками, и все добрые намерения полетели к черту.
После развода он растил Камиллу один. И гордился, что может дать ей все, что ей необходимо: любовь, внимание, воспитание. Он не сводил с нее глаз, все предусматривая и все оценивая. Всегда был рядом, относясь крайне серьезно к своим отцовским обязанностям, выкладывался каждый день, следя за домашними заданиями, занятиями скрипкой, уроками верховой езды.
Конечно, он что-то упускал, ошибался, но старался, не щадя себя. Старался, чтобы в эпоху упадка и развала у его дочери оставались ценности. Он оберегал ее от дурных знакомств, цинизма, пошлости, пофигизма. На протяжении долгих лет у них были близкие и теплые отношения. Камилла все ему рассказывала, спрашивала его мнения, дорожила советами. Она была его гордостью: умная, тонкая, трудолюбивая девочка, которая блистала в школе и, очень может быть, стояла на пороге блестящей карьеры скрипачки. А теперь вдруг настало очень тяжелое время. Вот уже несколько месяцев, как они стали все чаще ссориться, и Себастьян откровенно признавался себе, что не понимает, каким образом может остаться рядом с Камиллой, помогая ей преодолеть опасный болезненный переход от ручья детства к полноводной реке взрослой жизни.