Скоро слухи перешли в живые факты.
Митенька, потеряв душевное равновесие, несколько раз убегал от своей новой семьи то в лечебницу для неврастеников, то в санаторий для психических больных.
Наконец приехал опять в Петербург, вместо отца и матери – к старой знакомой его родителей, и заявил ей, что на этот раз он решил прервать свою неудачно сложившуюся жизнь, прося ее взять на себя миссию помочь пережить старикам тяжелое горе.
Заметалась бедная женщина.
Безумно жаль стариков и невыносимо жаль молодую, безвременно погибающую жизнь.
Стала уговаривать его, умолять, упрашивать; наконец, повезла его к старикам-родителям, втихомолку предупредив их о грозящей опасности.
Не нужно говорить, как отнеслись к этому надвигающемуся горю старики.
Но любовь к ребенку заставила позабыть все, они превратились в одно сплошное внимание.
Они в течение этих страшных суток во время его пребывания у них, казалось, всей силой своей любви, всей силой своего внимания, своей задушевности старались воскресить сердце несчастного.
И он как будто поддался, как будто забыл свою ужасную затею.
Наступил вечер, он вместе с ними, как прежде бывало, сидел за столом вечернего чая, шутил, смеялся.
Затем около 11 часов вечера отец надел на него свой халат и, как малого ребенка, уложил в постель.
Сел у его кровати, начал вести с ним беседу об отвлеченных предметах, а чтобы Митя крепко и быстро заснул, положил ему на голову холодный компресс.
Недолго лежал взрослый ребенок.
– Папа, перемени мне, пожалуйста, компресс.
Старик бережно снял с горячего лба дорогого детища мокрую салфетку, поцеловал его в лоб и пошел в ванную, чтобы смочить ее.
Вернулся, но… Митеньки в постели не было.
Стал искать его по комнатам; туда-сюда – Митеньки нет.
Бросился в кухню, прислуга говорит, что молодой барин в одном халате вышел на черную лестницу и побежал вниз.
Задрожали старческие ноги; что-то крикнул жене, бросился за сыном вниз.
Выбежал во двор.
Пробежал одни ворота… другие… у третьих встречает дворника.
– Кормилец, не видал ли сейчас барина в халате?
– Да как же, ваше превосходительство, – задыхаясь и испуганно проговорил дворник. – Сейчас они изволили в третьих воротах застрелиться.
– Как?..
И обезумевший старик без чувств повалился у горячего еще трупа своего сына, которого окутывал нерассеявшийся дым револьверного выстрела.