Последнее пристанище бывшего игумена было с заботой обихожено братией: аккуратный холмик, обложенный пластами начинавшей уже укореняться дернины, скромный деревянный крест в рост человека с одним-единственным вырезанным по желтой древесине словом «Нифонт». Одинец зачем-то, словно проверяя крепко ли стоит, колыхнул крест, провел рукой по буквам надписи.
– Не без грехов наш учитель был, но, думаю, простил его Господь… – голос неслышно подошедшего сзади человека показался Александру очень знакомым.
– Семён? – не веря ушам, спросил Одинец.
– Он же Елеферий, он же отец Алексий, – улыбнулся инок, протягивая обе руки навстречу Сашке. Одинец было подался к нему, но замер:
– Так ты, значит…
– Новопоставленный игумен, – еще шире улыбнулся монах, забирая Сашку в крепкое объятие, – руки мне можешь не лобзать, а то ведь знаю я тебя, какую-нибудь гадость про старого соученика подумаешь! Ну, пошли, пошли в мою келейку, там говорить будем. Да и Нифонта помянем.
Жилищем настоятеля, к удивлению Одинца, видавшего роскошь игуменских обстановок в других монастырях, оказался маленький домишко на отшибе от главной монастырской улицы.
– Помнишь, ты навестил нас, когда мы с учителем эту конурку для меня рубили? Я тогда ещё послушником был. А сейчас вот по старой памяти снова тут и поселился.
– Ну, плотники вы оба были ещё те! – Одинец ткнул пальцем в кривой неровный паз меж бревнами стены. – Замёрзнешь ведь зимой…
– Да, мхом бы утыкать надобно, но время ждёт! – бодро согласился Алексий. – Входи однако, располагайся. Я пока в запасах пошуршу.
Загорелась свеча на небольшом столе возле единственного крохотного окна кельи, затянутого, как в простой крестьянской избе, бычьим пузырем; инок вышел в сени, откуда начали раздаваться звуки поисков, дважды прерванные падением пустой железной посуды. Одинец с приязнью осмотрел строгую простоту кельи.
Простота, впрочем, отдавала нарочитостью: на грубом сосновом столе стоял роскошный медный чернильный прибор, судя по витиеватости отделки – византийской работы, узенький деревянный топчан покрывало теплое атласное одеяло, подбитое беличьим мехом, несколько полок, развешанных по большой стене, тоже выдавали своей изумительной резьбой руку большого мастера.
«Молодец, простенько… но со вкусом», – подумалось Сашке. Он вспомнил свое первое знакомство с послушником Елеферием, которое произошло здесь же в монастыре. «Птица высокого полета!» – сказал учитель тогда про лопоухого нескладного парня, сынка одного из первых в те годы при княжеском дворе боярина Федора Бяконта. Боярский сын, презрев все выгоды блестящего положения отца, мечтавшего для потомка о такой же великолепной службе при князе, неожиданно для всех ушел в монастырь. И отец Нифонт, похоже, оказывался провидцем…