Но.
Я очень хорошо помню его слова и тон, которым они были сказаны. Его помощь не бескорыстна. И за этим к нему лучше не обращаться.
Какое-то время мнусь, не в силах принять какое-нибудь решение. И вроде надо, но вроде и не так чтоб уж сильно. И страшно, и почему-то тянет спуститься на два этажа вниз. За время своих терзаний я успеваю выпить аж три чашки зеленого чая, все-таки покормить многострадальных рыб и приготовить нехитрый завтрак – сырники, которые не лезут мне в горло.
Выждав час и убедившись, что машины Олега больше нет во дворе, я все-таки иду к Максу.
Чтобы не возникло никакой двусмысленности, я одеваюсь настолько закрыто, насколько позволяет мне погода. Даже волосы собираю в классический строгий пучок.
Хорохорюсь, репетирую про себя все слова, которые несомненно заставят этого бессовестного не вредничать, но поджилки подрагивают.
Так. Трусы. Пояс. Швабра.
Ну, с богом!
Макс открывает мне дверь не сразу.
Полотенцем, которое в его руках больше напоминает носовой платок, он утирает испарину, выступившую на шее и голой груди. Макс выглядит так, словно только что закончил спарринг. Я вижу отлично развитую мускулатуру, вздувшиеся вены на руках, узкую талию, застарелый шрам на боку, кубики пресса на животе и дорожку золотистых волос, убегающую под резинку спортивных штанов.
– Насмотрелась? – насмешливо спрашивает он.
Понимаю, что уже пару минут я просто молча пялюсь на эту совершенную боевую машину.
Нервно сглатываю. Что ж я у мамы такая дура?
Дожила до двадцати лет и, увидев обнаженный мужской торс, веду себя как озабоченная монашка!
Правда, тут есть, на что залипнуть. Взять хотя бы наш «Амодей»: мужики в качалке, конечно, фактурные, но они не производят впечатления зверя, в любой момент готового к прыжку. Такое можно увидеть только в журналах и на фотографиях, но и эффект они производят значительно слабее.
– Я… за трусами, – растерявшись начинаю вовсе не так, как планировала, и быстро добавляю, – и шваброй.
Он приподнимает бровь:
– За моими трусами?
– Нет! За своими!
– У меня твоих трусов нет, – потешается он надо мной. – У меня есть только мои.
– Те самые, – начинаю закипать, – белые в розовый горошек. Не твой фасон.
– Пожалуй не мой, – соглашается.
Не успеваю я понадеяться на скорое разрешение конфликта, как он добавляет:
– Но раз они находятся у меня, в моей квартире, брошенные на произвол судьбы своей прошлой хозяйкой, то теперь они принадлежат мне. А свои трусы я никому не даю.