…Потеплело. Громко шуршал, скрипел, потрескивал, оседая, тяжелый весенний снег. И деревья стояли мокрые, черные, весенние, ветки в бисере крупных прозрачных капель. Уже в начале аллеи было видно темнеющее на снегу пятно. Место преступления оцеплено.
Молодая девушка в шубке лежит, неловко подвернув ноги в модных сапожках. Длинная, тоненькая, красивая, в свете фонаря просто не по-земному красивая. Голубоватое лицо, темные шнурочки бровей; в муке, кривой буквой «о», открытый рот, губки очерчены резко, надменно. На оголенном запястье блестит браслет с зеленым камнем. Пуля, по-видимому, вошла возле уха с близкого расстояния, кровь пропитала снег в диаметре полуметра вокруг головы. Яркие рыжие волосы нимбом улеглись вокруг головы.
«Постой-ка, постой. Рыжие, – Андрей Сивцев присел, стараясь не запачкаться, отвел липкую прядь. – Так вот при каких обстоятельствах нам пришлось свидеться. Вот, птичка, и попалась ты в свою западню. Сколько веревочке ни виться…».
Юра, передвигаясь гусиным шагом, делал замеры рулеткой. Подошла «скорая», врач выпрыгнул в накинутом поверх пальто белом халате. Не вынимая рук из карманов, присел, подержался за пульс. Отведя норковый ворот, послушал стетоскопом грудь. Потом обошел вокруг убитой, только что не попинал.
Водитель подошел, позвал греться в машину. С любопытством заглянул в мертвое голубое лицо. «Ух, хороша девка. Кому-то дорогу перешла… Черт, ботинки совершенно промокли. Моя жлобится, все дешевку на рыбьем меху на китайском рынке берет».
2. МАЙКА.
До пяти лет у Майки отец на ее глазах бил маму. Слушая крепкие, глухие удары по мягкому живому телу, девочка дрожала. Но не плакала, только темные глаза у нее странно увеличивались, росли, как блюдца. Отец пинками выгонял жену в прихожую, запирал комнату на ключ.
– Доча! – он хлопал по колену толстой распластанной ладонью. – Сюда, доча.
У парализованной от страха Майки росли глаза, росли до тех пор, пока, кажется, на лице ничего не оставалось, кроме неправдоподобно огромных черных глаз.
– Доча, убью, зараза.
Рыбкой захватывая ртом воздух, она приближалась, не отрывала глаз от красного вздувшегося родительского лица.
– Сюда! – отец, как щенку, хлопал рукой по колену. Майка, цепляясь за штанину, карабкалась. И тогда он вынимал из кармана какое-нибудь размякшее шоколадное яйцо в серебряной бумажке или чупа-чупс, целовал Майку, в порыве пьяной слезливой любви сдавливал ее громадными ручищами. Она сидела застывшая, судорожно вытянув шейку.