–Здесь ты не одинок, – ответил поручить, махнув рукой солдатам, чтоб забирали коня, – Только нас с тобой, кавалер, никто не спрашивает…
А к середине лета восемнадцатого года, когда совсем остервенели в лютой грызне Гражданской войны обе гвардии, и красная, и белая, бессмысленно и бездумно сжигая в братоубийственной драке тысячи жизней. Когда стали уже не разговаривая, насильно ставить в строй, пополняя свои поредевшие шеренги «гвардейцев», за отказ, на месте, награждая пулей. Вот тогда и подался Никифор, вместе с десятком таких же, как он фронтовиков в лес, прихватив с собой и сыновей призывного возраста. Службу дозорную и разведывательную они изучили на войне, знали это дело досконально. Все смутное время внутренней войны они пересидели в лесу, изредка навещая семьи, не желая больше проливать ничьей крови, ни «белой ни красной», а тем более своей, за чужие непонятные им идеи.
– Упокоился ангел твой, – задумчиво сказала Татьяна, – так что в этот раз, тебе просто повезло.
Это она, про сестру родную Антонину, Тоню, жену его венчанную. Сорок шесть лет прожили, душа в душу, троих сыновей ему подарила. А вот не выдержало материнское сердце, когда еще в первые месяцы войны, пришли похоронки одна за другой, на всех троих сыновей.
После меньшего-то уже и не встала. Помучалась с недельку и тихо угасла, как свечка. Одного его оставила на этом свете, совсем одного.
– Оставила меня, Тонюшка, думал следом уйду, – от воспоминаний, на глазах старика появились слезы, – так нет, живу вот все. А зачем живу? Чтоб этот германец вонючий, меня по голове прикладом бил? Жалко не дали нам добить их в шестнадцатом годе. Домой мне надо Татьяна, – захлестнула его злость, напоминая о карабине, зарытом в подполе.
– Сейчас никак нельзя. Немцы с извергами нашими, что на их сторону перебежали, всю деревню окружили. Вроде среди них бабы Митьку Николаева с Забродья опознали, точно тебе не скажу, но толкуют, что он.