– Застанут нас с кашей во рту, не отобьемся черпаками, сложим головы на мокром песке. Поесть оставим, о том не тужите.
– Иду, атаман Ермак Тимофеевич. Наша каша от нас не уплывет. – Десятник взмахом руки поднял своих казаков со струга, повел по склону вверх к городку, над которым густо поднимался дым пожара.
– Ну вот, теперь можно спокойно ждать, когда каша упреет. Коры не поглодав, и заяц от лисицы не упрыгает, не так ли, Гришка? – пошутил атаман Ермак, наблюдая, как его стремянной расправляет небольшую скатерть на корме головного струга.
Гришка поскреб ногтями рыжеволосый затылок, качнул головой, отшутился в ответ:
– Как знать, батько Ермак! С пустым животом сноровистее средь кустов шмыгать, пузом не застрянешь!
– Ишь ты, смекалист! И поесть любит не за двоих, а за четверых. Да, велика сибирская землица, а пахаря на ней нет настоящего. Вот бы куда русского мужика поселить да от тяжкого ярма барщины лет на десять освободить. Большим бы хлебом заколосилась здешняя земля. Не умирали бы служилые люди с жуткого голода, – вновь вспомнилась страшная своими роковыми потерями минувшая зима. – Неужто новый государь спустит вину боярам, виновным в смерти стрельцов и казаков? Быть того не может! – Атаман Ермак говорил, но в голосе его Матвей улавливал нотки сомнения, потому и буркнул тихонько, чтобы другие не слышали:
– Ворон ворону глаз не выклюет! Неужто царь не первый боярин на Руси? Наипервейший!
Ермак Тимофеевич, раздумывая, смотрел на спокойную ширь Иртыша и наконец ответил верному другу:
– Что первейший, то истинно. Но немало первейших бояр да князей лишились голов и поместий от опричного топора! Кто с виной в душе, а кто и безвинно, едино по подозрению в измене, особливо после побега князя Курбского в литовские земли… Что за шум на круче? Кого волокут? – Атаман различил возбужденные голоса со стороны Бегишева городка, а вскоре увидел, как двое казаков десятника Камышника под руки волокут упиравшегося татарина в сером полосатом халате, но без шапки. На поясе болтались пустые ножны, а сабля была уже засунута за пояс пожилого бородатого казака с радостной широкой улыбкой от удачной поимки супостата.
– Вот, батько атаман, словили гадюку, полз по кустам овражка, мнил мимо нас прошмыгнуть да в степь задать стрекача, словно тонконогий кузнечик! – Казак улыбался с трудом, потому как нижняя губа вспухла и кровоточила, отчего казак то и дело облизывал ее, будто кот, который тайком отходит от миски со сметаной.