– А Леонардо? У него тоже вроде клыки.
– Леонардо… нет, он не кусается. Клыки он носит из этих, как его, эстетических соображений.
Мы пересекли дорогу, прошлись по обочине, потом свернули в темный переулок и вышли в слабо освещенный двор. Здесь имелись качели, песочница, беседка и еще что-то.
– А куда мы идем? – спросил я.
– Прогуливаемся по ночному городу. Сейчас выйдем вон за тот дом и увидим луну.
Так и произошло, мы обогнули дом и в свободном небе увидели половинку голубой луны. Мы немного постояли.
– Теперь надо немного пройти прямо на луну, а потом направо.
– Ты по луне ориентируешься?
– По звездам.
– Очень романтично.
– А ты романтик?
– Нет.
– А что так?
– Ненавижу романтику. Не знаю, кого больше ненавижу, романтиков или бардов. То есть, я их не ненавижу, а просто… это не мое. Чтобы ненавидеть их, надо ведь уделять им внимание, а мне этого не хочется, – сказал я.
– Ты знаешь, у нас с тобой мысли одинаковые, почти. Неужели из-за того, что родились в один день?
– А тебе сколько исполнилось?
– Двадцать четыре. А тебе?
– Двадцать шесть.
– Мало, – разочарованно промолвила Агата, – психологически я тебя старше на три, на четыре года.
– Так тебе значит тридцать?
– Нет, мне двадцать четыре. Но идеально мне по возрасту подошел бы мужчина, которому 29—30 лет.
– А по-моему, мы ровесники.
– Я вообще-то не верю во всю эту ахинею. Иногда я думаю, что мне 524 года.
– Неплохо сохранилась.
– Нет, я серьезно. В последнее время у меня ум какой-то стал не по годам. Смотрю, например, на зрелых умных людей, и что-то у меня не возникает уважения к их предполагаемой мудрости и жизненному опыту. Даже на Путина смотрю по телевизору или на профессора какого-нибудь и не считаю нужным трепетать перед их умом и многомудростью. Или Папа Римский… Или даже читаю Достоевского, и порой кажется, что вот, блин, мужик понаписал ерунды… а, говорят, гений. В принципе выходит, что нет никого на земле умнее меня. И не было, начиная с 15-го века. Только Леонардо да Винчи мог быть достойным собеседником для моего ума. Кстати, в каком он веке жил? Ну не важно… Он и сейчас живет.
– Ничего себе тебя вознесло! Тебе корона не жмёт? – с иронией спросил я.
– Нет. Ты не воспринимай буквально. Я говорю, что нет никого умнее меня, и это значит, что я как бы сама для себя критерий всего, я не могу ни перед кем преклоняться. Никогда не встанем на колени, потому что вовсе нет у нас колен. Добрые и смелые тюлени. А слушать, конечно, могу. Это значит, что есть только я и Бог, если он есть, но он есть, не может не быть. Там за чертой что-то есть непознаваемое. Раньше мы могли проникать туда и быть там, в божественной неосознаваемой интимности мироздания, а сейчас потеряли эту способность и, вообще, всегда чувствуем себя потерянными. В сущности, я очень одинока, поскольку не могу быть ничьей рабой и ничьей властительницей.