Чтобы заполнить время, господин Видок, попивая из кружки, вёл светскую беседу: болтал о погоде, ценах и своих славных былых деньках. Не тех, конечно, когда он работал на полицию: о молодости, армии, хорошеньких девушках и добрых товарищах. Его тянуло оглядеться на ту женщину с чёрными волосами, покрытыми сединой как паутиной, которая так смело глядела на него; хотя она не вздрогнула, услышав про Алхимика, как не вздрогнул ни один из цыган, сыщик был почти уверен, что именно эта женщина велела Аннетт пойти к нему и именно она знает больше, чем нужно знать. Быть может, и о том деле, с которым он пришёл, тоже.
Только после ужина господин Видок попросил Габека и его почтенную матушку потолковать о деле – только их двоих, чтобы не оглохнуть от гама, когда каждый цыган примется выкрикивать своё мнение или наблюдение, как часто бывает у цыган. К большому удовольствию гостя, старуха позвала говорить с ними и женщину с дерзким взглядом. Оказалось, что её зовут неблагозвучным именем Батеркиня. Вчетвером они сели спинами к остальному табору. Другого уединения в этом доме не могло быть.
Господину Видоку не впервые было вести допрос так, чтобы собеседники не считали его допросом. Про то, кого и где увели от табора, он узнал ещё от Аннетт. Теперь предстояло нащупать предысторию исчезновений.
Предыстории – отличный инструмент в руках сыщика, если он всегда помнит очень важную вещь: одно после другого не значит, что второе стало причиной первого. Второе может быть одной из множества сработавших вместе причин, может быть таким же последствием первопричины, только наставшим ранее, или, наконец, может быть не больше, чем случайностью. В последнем случае то, что предшествует событию, тоже может пойти в дело – как ориентир по времени или как то, на что обратили внимание очевидцы основного происшествия, которые ещё не понимают, что стали очеаидцами, но могут вспомнить подробности, отталкиваясь от главного, по их мнению, воспоминания.
Больше всего сыщик, конечно, надеялся на старуху: их мелочность и раздражительность помогает им запоминать самые неожиданные детали, да ещё и, порой, в потрясающих количествах. Возможно, что-то знала и Батеркиня (когда господин Видок, извинившись, признал, что не выговорит её имя, наверное, никогда, она разрешила называть себя просто Николь). Меньше всего должен был помнить вожак: как с досадой обнаружил некогда, тренируя агентов, сыщик, чтобы мужчина запомнил что-то кроме смазливого личика или пышной фигурки какой-нибудь цветочницы, его обычно надо сначала как следует обучить.